— Что это, герцог?! — странная, непостижимая вещь жгла пальцы, словно раскаленная. — Откуда это? Герцог забрал у Фиора странную книжицу, отделил один листок и потянул. Тот с едва слышным треском отделился от края — не оборвался, а именно отделился от более темной полосы, которая шла вдоль одной из граней. Листок этот Гоэллон протянул Фиору, саму же штуковину убрал обратно в кошель.
— Вы никогда не видели записок на подобной бумаге?
— Это все-таки бумага?
— Да, это бумага. Правда, делают ее весьма и весьма далеко. Настолько далеко, что когда эту книгу для записей выронил один из посетителей королевского дворца, я был крайне удивлен…
— Где?
— Фиор, вы добрый омнианец, и сейчас не лучший повод обращать вас в ноэллианство. Скажем так, в нашем мире ее не делают.
— Легко поверить, — кивнул Ларэ. — И кто выронил эту… вещь?
— Позвольте, я отвечу на этот вопрос чуть позже? Сначала мне хотелось бы задать вам несколько своих. Вы были свидетелем некоторых событий во дворце и вокруг. Вы не желаете мне рассказать что-нибудь? Может быть, вас что-то насторожило? Удивило?
— Меня многое удивило, — признался Фиор. — Очень многое. Герцог отошел от лошади, скинул плащ и расстелил его на траве у ворот, сел и кивнул управляющему на свободную половину. Ларэ сел, скрестив ноги, провел руками по волосам и уставился вдаль, туда, где между колоннами деревьев, росших вдоль аллеи, виднелось рассветное небо, светлеющее с каждой минутой. Ему было что рассказать герцогу Гоэллону, и, пожалуй, тот был единственным человеком, с которым Фиор мог поделиться всем, что его пугало и удивляло. Но с чего начать?..
— То, что меня удивило — все это было в прошлую девятину. Сюда редко доходят новости. Последнее, что я видел — арест герцога Алларэ, там же я услышал, что и герцогиня арестована. В тот день принца Элграса отправили в Брулен…
— Господин Ларэ, об этом я знаю. Об этом и еще о многих новостях, которые до вас, видимо, не дошли. Я спрашиваю о другом. Вы ведь понимаете, что с прошлого лета все в Собране идет кувырком? Или вам кажется, что все в порядке? — герцог, сидевший рядом, повернул к Фиору усталое, встревоженное лицо.
— Нет, мне не кажется! То, что рассказал мне Элграс, пока был здесь — это попросту безобразно! — управляющий почувствовал, что веревочка, удерживавшая горловину мешка с его возмущением, недоумением и гневом, таки ж лопнула. – Мальчика, кажется, решили сжить со свету. Насколько я понимаю, принц Араон пошел тем же путем, что покойный принц Элор! Епископ Лонгин и мой отец, кажется, с ним совершенно согласны. То, в каком состоянии Элграс приехал сюда — это невозможно! И, герцог, простите, но вы все это время были рядом, и ничего не сделали! Вы не препятствовали ни епископу, ни старшему принцу…
— Вы неправы, Фиор, — устало выдохнул Гоэллон. — То, что мог — я делал. Скажите, Элграс ничего конкретного не говорил о том, что нашло на его брата?
— Нет, он не понимал причин такой перемены. Элграс не самый милый мальчик, но он всегда относился к брату с любовью. Он не злопамятен и все трения не считал значительными. Но с начала зимы брат к нему переменился. Он не только озлобился и принялся вполне намеренно интриговать. Араон стал действовать так, будто ему подсказывал некто весьма опытный. Он постоянно выставлял Элграса перед отцом в дурном свете, и епископ Лонгин ему в этом способствовал.
— Да, я заметил эту перемену, но ошибочно считал, что это следствие общения с покойным графом Агайроном. — Покойным? Фиор сглотнул. Кажется, он слишком многого не знал… — Тот признался однажды, какие ценные советы давал племяннику… очень раскаивался, надо сказать, и просил прощения. Значит, с зимы… еще что-нибудь?
— Элграс говорил о том, что брат с кем-то встречается ночами в саду. Редко. Раз в девятину. Он не уверен, но он слышал, как Араон куда-то тайно уходил и возвращался.
— Так-так-так… еще что-то?
— Пожалуй, все. Еще — я не понимаю, что происходит с моим отцом! Он…
— Понимаете, Ларэ, понимаете. Просто признаться себе не хотите. Ваш отец сходит с ума. Как его старший брат, как его отец… и как старший принц.
— Вы…
— Я, Фиор, я. Когда-то я помог Ивеллиону избавиться от брата. Принц Элор был безумен уже к тридцати годам, и ясно было, что подобный король — погибель для Собраны. Ивеллион продержался еще пятнадцать лет… Ладно. Что еще вы можете сказать?
— Арест герцога и герцогини Алларэ — это тоже списать на безумие?
— Только арест? — что-то в тоне герцога заставило Фиора вздрогнуть и вплотную повернуться к собеседнику, так, что лица разделяло не больше пяди.
— Простите, я вас не понял…
— Мио Алларэ умерла в Шенноре в пятый день четвертой седмицы Святой Иоланды, — герцог ронял слова, как льдинки в ручей.
— Мать Оамна… Фиор отвернулся, глядя через левое плечо на раскидистый вяз, росший в начале аллеи. Прижатая к сердцу правая рука онемела, и слова заупокойной молитвы не шли на ум. Мио, золотая девочка Мио…
— Про гибель Анны Агайрон вы тоже не знаете?
— Как?!
— Мио и Реми обвинили в отравлении Анны. Она действительно скончалась, выпив отравленного вина. Это произошло во дворце. На следующий день был арестован Реми. При вас же! Ларэ, проклятье, вы живете в тридцати милях от Собры, а кажется, что в къельском лесу… Фиор почти не слышал, что ему говорит герцог. Мио умерла? Анна умерла?! С ветки вяза сорвался лист, зеленый, молодой и крепкий. Оторвался от ветви, полетел по ветру вдаль по аллее. Черный на розовеющем утренней зарей небе, одинокий, слишком рано лишившийся связи с питающим его деревом. Он кружился в воздухе, беспомощный и бессильный — и теперь оставалось только упасть на землю и истлеть прежде времени, задолго до наступления осени. Истлеть, пока собратья ловят небесный свет и наливаются зрелой силой…
— Наверное, мне не стоило сообщать вам эти известия, — вздохнул Гоэллон. Он подобрал с земли сухую ветку и вертел ее в пальцах. — Здесь и сейчас, по крайней мере.
— Я вам благодарен, герцог. Мне никто не удосужился сообщить… — Фиор смотрел перед собой, не в силах оторвать взгляд от кружащегося на ветру листика.
Казалось, что выпусти его из поля зрения — и он вовсе исчезнет… — Мио… зачем вы так с ней поступили? Она вас любила.
— Я надеялся оградить ее от всего, что может случиться со мной. Я не хотел, чтобы ее считали моей сообщницей, если до того дойдет дело…
— Хорошо же у вас вышло, нечего сказать!
— Да, у меня вышло отвратительно. Но давайте оставим этот разговор до лучших времен, если они случатся. В последнем я не уверен, но от переливания из пустого в порожнее того, что уже сделано и неизменно, они не приблизятся.
