Блэкстоун, который кружил высоко в небе, камнем упал вниз и, сев на плечо Харальда, клюнул его в висок и спросил:
— Ну, что, отважный рыцарь, захочешь ли ты когда-нибудь предать нашего повелителя?
Чтобы не создавать лишнего ажиотажа, я взобрался на Мальчика и, поворачивая его к дороге, бросил через плечо:
— Ребята, давайте-ка в темпе одевайтесь и быстрее в путь. Нечего время попусту терять.
Блэкстоун перелетел с плеча Харальда на холку Мальчика и я пустил своего коня шагом. Мне нравилось разговаривать с этой старой, мудрой птицей и если мы не скакали галопом, то частенько вели с ним всякие философские беседы, в которых, как всегда, не могли найти истины.
Блэкки был никудышным софистом, но зато обладал огромной эрудицией и немалыми аналитическими способностями. Свои знания он получил не из книг, а из своих бесед с Диогеном, Секстом Эмпириком, Юнгом, Кантом, Клодом Гельвецием. Нас объединяло то, что мы оба были закоренелыми и окончательными моралистами, но я в отличие от старого ворона был еще и очень упертым нонконформистом.
Конрад и Уриэль, так же частенько присоединялись к нашим беседам и если ангел был полнейшим пофигистом, то старина Конни, как и я, во всем стремился докопаться, если не до истины (тут он вполне был согласен со мной - истина непостижима, хотя бы потому, что всегда имеется в количестве большем, чем одна), то уж до понимания того, что пора просто выпить и не засирать себе мозги. Уриэль частенько признавался, что больше всего ему нравится следить за моими рассуждениями, в которых я, раскидывая широкую сеть частных примеров, ловил ею старого начетчика Блэкки и добивал его тем, что, в конце концов, коротко формулировал какой-либо постулат, против которого он уже не мог что-либо возразить.
Сегодня наш философский разговор начался с того, что в ответ на мою, вполне невинную шутку о том, что русский солдат пьет все, что горит и трахает все, что шевелится, которой я слегка поддел Бирича, особенно отличившегося в сражениях на половом фронте, которые мы вели в Микенах, Блэкстоун, сидевший на луке моего седла, сказал, анализируя мои собственные поступки:
— Мастер, позволь-ка сделать тебе замечание. Ты русский, к тому же великий маг-воитель, а стало быть солдат. Пьешь ты, как отставной прусский унтер-офицер и если бы водка была твердая, то ты бы её грыз, так почему же ты не следуешь своей собственной заповеди? Почему ты не завалил эту синеглазую девчонку на крылечке и не трахнул её?
Чтобы не вгонять в краску Олесю и Харальда, я постарался ответить въедливой птице, как можно короче:
— Потому, что оканчивается на "У", Блэкки.
Но Блэкстоуна уже было невозможно остановить. Перепрыгнув на голову Мальчика и строго цыкнув на него, чтобы тот не пытался его стряхнуть с этого удобного насеста, ворон-гаруда громко каркнул и уточнил свой вопрос:
— Это не ответ, мастер. Ведь ты же позволил нашей русалочке снять с себя рубаху и даже опрокинуться перед тобой на спину, твои глаза горели огнем при виде её наготы, и, тем не менее, ты ответил девушке, что и без её любовного дара сделаешь все, чтобы рыцарь, сэр Харальд Светлый вновь стал молодым и сильным и исцелишь его раны. Так почему же ты не поступил так, как должен был поступить любой мужчина? Почему ты не прыгнул тут же эту девчонку и не трахнул ее, как ты трахнул гидру Эвфимию, которая давала к этому, куда меньший повод? Отвечай мне, мастер, я должен понять это.
Бирич попытался прийти мне на помощь.
— Блэкки, Михалыч уже все про то мне все высказал, не про него эта ягодка.
— Как это не про него? - Взвизгнул ворон - Почему это гидра, помедлив всего несколько минут, все-таки отдалась моему повелителю и была после этого безмерно счастлива, да и он был восхищен этой дамой, а тут проявил себя, вдруг, перед русалкой полным импотентом и они оба остались при этом счастливы и довольны так, как будто между ними была ночь, полная любви? Что это еще за фокусы?
Видя, что ворона в его аналитических порывах не остановить так просто, я, стараясь не смотреть на Олесю, которая ехала вплотную с Харальдом, а тот нежно обнимал её за талию, принялся развивать перед въедливой птицей целую теорию. Мои объяснения затянулись почти на час, пока я рассказывал Блэкстоуну о том, что даже у разных разумных существ, объединенных одной профессией, может быть общая этика, как например у тех, кто практикует в магии, воспитывает молодежь, лечит или изготавливает оружие. При всем том, что человек, магическое существо, маг или ангел, как врач или учитель, могут исповедовать одинаковую этику, их мораль может быть совершенно отличной.
У людей в Зазеркалье это понятие еще и разделяется по религиозному признаку, есть мораль христианская, мораль мусульманская и даже есть атеистическая мораль. Поэтому и конфликты между людьми бывают как сугубо этические, когда между собой спорят физики и лирики, так и основанные на противоречиях моральных правил, когда между собой ожесточенно воюют христиане и мусульмане. Тем не менее, каждая моральная доктрина выдвигает такие духовные ценности, которые, не смотря на различие суммы этик в сводах моральных правил, все-таки объединяют людей.
Более всего это порадовало Уриэля, которому понравилось то, как ловко и хитро я выстроил пирамиду духовных ценностей и поставил во главе всего нравственность, как высший примат поведения для всех разумных существ, появившихся на свет по воле Господа Бога и благодаря таланту Создателя. По-моему, это поняли все мои друзья. Прикуривая сигарету, я объяснил этому черному, пернатому умнику:
— Блэкки, надеюсь мне не стоит доказывать тебе того, что в тот момент, когда наша прелестная русалочка, обнажила свое божественное тело, отдавая себя в жертву, за возможность исцеления её любимого от страшных ран, во мне было, как бы два человека, один, - художник, для которого созерцать такую красоту было огромным наслаждением, а другой, просто человек, которому дали ясно понять, сколь велика сила любви этой маленькой красавицы. Пойми же, наконец, Блэкки, если бы я повиновался зову своей плоти, то я бы оказался куда более гнусным чудовищем, чем крылатые дьяволы и тот тиранозавр, против которых я уже сразился однажды. Мне даже не пришлось испытать душевных волнений и бороться со своими страстями, в тот момент у меня их просто не было, я смотрел на эту красавицу и любовался ею, как любуюсь любой прекрасной картиной. Ну, а то, что я позволил себе любоваться таким красивым телом, я вовсе не считаю безнравственным, как и тот невинный поцелуй, который я подарил Олесе, восхищаясь её любовью к благородному рыцарю сэру Харальду Светлому. Понимаешь, старина, я просто предпочитаю не совершать лишний раз безнравственных поступков, чтобы не устраивать потом в своем сознании персональный ад для одной единственной, и к тому же своей собственной, души.
