Он знал лунный камень, который был на ней. Не из зеркала, а скорее из легенд племени своей матери. Это знак одной из трех, избранных для служения Матери Земли: Девушка с растущим полумесяцем, Мать с полной луной и Старуха с убывающим серпом. Почему Нимье избрала такой архаический символ? Эта местность заселена редко, и он знал, что местные жители придерживаются древних верований. Возможно, многие, главным образом женщины, тайно поклоняются Древней Богине. При этой мысли легкая необъяснимая дрожь пробежала у него по спине. Припомнилось ощущение зла в комнате Нимье, какое-то предупреждение, настолько неясное, что он не сумел понять его.
Мерлин облегченно вздохнул, выбравшись наконец из-под мрачного покрова деревьев. Солнце заходило. Мерлин далеко ушел от края леса, прежде чем сел, чтобы поесть и попить.
Сегодня полнолуние. Мерлин облизал крошки с губ. Он очень устал; уничтожение шлема Нимье отняло у него много сил. Глупо идти дальше таким слабым и уставшим. Но все же, даже на открытой местности, он испытывал тревожное чувство. Мерлин сидел скрестив ноги, жезл лежал у него на коленях. Он прислушивался, прислушивался с ожиданием, которого сам не мог понять.
Сгустились сумерки, а он продолжал сидеть, напрягая все чувства. Он часто поглядывал на черное пятно леса, но не оттуда исходило ощущение тревоги. Мерлин осматривал и местность перед собой. Он был уверен, что некогда эти склоны были расчищены людьми, которые потом ушли, и поля стали зарастать кустарником.
Мерлин слышал лай лисы, какая-то птица пролетела над ним. Ночь полна шума. Чего же он ждет?
Время от времени он поглядывал на жезл. Жезл был еле виден, стекло и металл на его концах не блестели. Мерлин начинал верить, что угроза исходила не от Нимье. Она не связана с другим миром. Иногда он пытался погрузиться в легкую дремоту, но внутреннее чувство восставало против этого.
Взошла луна, как будто в небо бросили золотую римскую монету. И вот где-то далеко началось что-то вначале неразличимое. Внутреннее чувство Мерлина ощутило вначале лишь легкую вибрацию земли и воздуха. Она становилась все сильнее, пока он наконец не услышал.
Пение, от которого волосы вставали дыбом, заставило сильнее биться сердце. Он знал слова Силы и умел ими пользоваться, но эти были чужими для него. Было в этом вопле что-то совершенно чуждое и дикое. Он не мог разобрать ни слова. Древнее пение. В нем ничего от Звездного народа. Оно шло из молодости Земли, задолго до прилета кораблей.
Пение перешло в серию резких криков. И Мерлин узнал их.
Под луной шла охота, и он был добычей. У богини, чей символ Нимье несла на груди, тоже была своя темная сторона. Этой богине люди приносили кровавые жертвы — проливали человеческую кровь. У нее было два лица, у этой богини, и три возраста, и второе лицо обращено к Тьме. И этого лица люди боялись и старались его умилостивить.
Великая Мать — и Великая Разрушительница человечества!
Но поддаться атавистическому страху значило обречь себя на поражение. Мерлин дважды сглотнул, стараясь унять сердцебиение, собрать силы, которые повиновались ему. Должен быть ответ — и этот ответ не в бегстве. Если он только поддастся страху…
Он покачал головой. Ответ есть! Он таится в сознании, закрытый сведениями, сообщенными зеркалом. Но ответ принадлежит этому миру, а не миру зеркала.
Великая Мать и ее жрицы, залившие землю кровью человеческой…
Великая Мать и…
Из глубины памяти Мерлин извлек то, что когда-то говорил ему Лугейд. У Матери был соперник. Позже соперник стал ее мужем: Рогатый Бог, которому приносили жертвы охотники. Рогатый Бог… верят ли в него эти жрицы?
Времени для размышлений оставалось мало. Мерлин мог бежать — все его натура восставала против этого; к тому же он знал, что тем самым погубит себя, — или оставаться. Придется обратиться к иллюзии. Она должна быть необыкновенно сильной, потому что противостоит силе Матери.
Мерлин встал. Сознательно отключился от криков охотниц. Всмотрелся в себя, надеясь, что не всю энергию истратил в замке на озере. Перед ним не было зеркала, в котором он мог бы проверить иллюзию. Он надеялся лишь на картину в своем сознании.
Теперь преследовательницы были так близко, что он видел их белые тела среди кустов, развевающиеся волосы. Подобно Нимье, они были обнажены, лишь на шее ожерелье из желудей. И всех возрастов: девушки, едва достигшие зрелости, матроны с свисающими грудями, кормившими детей, старухи, чья кожа казалась высохшей под луной.
Увидев его, они замолчали. На их лицах была лишь ярость — темная сторона их богини. В глазах горела жажда крови. Мерлин заставил себя не думать ни о чем, только о созданной им защите.
Передовые женщины оказались на расстоянии прыжка, но вдруг они замешкались, в их взглядах мелькнуло удивление. Если его иллюзия подействовала, они видели не мужчину, а темную фигуру, увенчанную лунными рогами, — фигуру, в которой не чувствовался страх. Рогатый Охотник не боится ярости богини, ему, как и ей, принадлежит земля и небо.
Предводительница своры, высокая женщина с раскачивающимися грудями, зарычала. Дважды пыталась она дотянуться до него руками, но не решилась дотронуться. Остальные чуть отступили, неуверенно переводя взгляды от жрицы к Мерлину.
Он поднял жезл, хотя звездное стекло не имело против них власти, но с ним он чувствовал себя увереннее, и заговорил:
— Вы не охотитесь за мной, женщины Богини. — Это был не вопрос, а утверждение. — Вы можете призвать землю к ответу, бросить в нее семена, зачать, выносить плод и собрать урожай. Но все, что живет на земле, послушно мне. Смотрите!
Жезлом он указал влево. Там стоял, оскалив зубы, огромный волк. Ни один человек еще не видел такого. Мерлин указал вправо: там сидела гигантская кошка с длинными клыками. Волк зарычал, кошка зашипела.
Женщины начали отступать. Но жрица осталась; зубы ее сверкнули в оскале, таком же зловещем, как у кошки.
— Охотник, — выплюнула она, — не противься Матери!
— Я не просто охотник, — ответил Мерлин, — я Охотник. Мать знает меня, я ее племени. Взгляни на меня, жрица. Я дик, и гнев мой растет. Служи Матери. Но я не преклоню перед ней колени. Мы равны по силе. Разве не так?
Жрица неохотно склонила голову. Но не отступила.
— Мы охотимся, когда угрожают матери, — настаивала она.
— Разве я угрожаю ей, жрица?
Впервые в ней почувствовалась неуверенность.
— Может… может, ты не тот, кого мы ищем.
— Но за мной ты привела свою свору, — возразил он. — Я не желаю зла твоей госпоже: мы с ней равно служим силам жизни. Ищи добычу в другом месте, жрица.
