Устрашенные участью собратьев фейдримы пока не решались нападать открыто, но и отступать тоже не собирались. Опасливо косясь на двоих людей, они продолжали выписывать круги, очевидно, ловя подходящий момент, чтобы наброситься на них всем скопом и тогда уж наверняка покончить с жертвами оказавшими неожиданно яростное сопротивление.
И ждать его, судя по всему, осталось очень недолго.
Трэвис в ужасе уставился на истерзанное тело каким-то чудом удерживающегося на ногах друга. Бельтана шатало из стороны в сторону. Одной рукой он зажимал глубокую рваную рану в боку, вторая висела плетью — то ли сломанная, то ли вывихнутая. Одежда рыцаря превратилась в лохмотья, лицо и руки обагряла кровь. Не вся она была его собственной, но, несомненно, большая ее часть. Бельтан поднял голову и посмотрел на Трэвиса. Губы его раздвинулись в хищной усмешке.
— Я все-таки одолел их, дружище! — прохрипел он. — Голыми руками уложил!
И тут глаза рыцаря закатились, он в последний раз покачнулся и, словно подрубленный дуб, тяжело повалился на спину. На белом снегу показалось быстро расширяющееся черное пятно, напоминающее в лунном свете начертанную тушью на пергаменте последнюю руну — руну смерти.
«Нет, Бельтан! Нет!» — мысленно закричал Трэвис, но ни один звук не сорвался с его застывших в оцепенении губ.
Всем своим существом он рвался к телу павшего друга — и не мог пошевельнуть даже мизинцем. Осмелевшие фейдримы снова стали стягивать кольцо окружения. Еще минута — и они набросятся на него и вонзят в горло оскаленные клыки. Но Трэвиса больше не волновала собственная участь. И все остальное тоже. Бельтан отдал жизнь, чтобы выиграть для него время, а он, Трэвис Уайлдер, так ничего и не сделал. Жертва оказалась напрасной, и мысль об этом сжимала его мозг раскаленным обручем.
Кольцо сомкнулось. Ближайшие к Трэвису твари уже тянули к нему лапы с выпущенными когтями. Он зажмурился и приготовился к смерти…
Кр-р-рак!
Чудовищный звук — тяжелый и гулкий, тысячекратно превосходящий мощью громовой раскат, потряс стены ущелья с такой силой, будто треснул и обломился пополам один из окружающих его остроконечных пиков. Трэвису на миг почудилось, что это хрустнули его позвонки под челюстями вцепившегося в шею фейдрима, однако, открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что враги отступили. Они больше не теснились вокруг него, а разбежались в разные стороны, дрожа всем телом, пряча морды в снег, жалобно скуля и подвывая — точь-в-точь как нашкодившие псы, почуявшие приближение разгневанного хозяина.
Приближение Хозяина…
Взор Трэвиса вновь обратился на Рунные Врата. Сжатое ледяными пальцами страха сердце перестало биться. На поверхности Врат появилась тонкая вертикальная линия, прорезавшая их от подножия до вершины и словно рассекшая ночной мрак гигантским фосфоресцирующим клинком. Щель стремительно расширялась, и вырывающееся из нее бледное сияние заливало потоками призрачного света сумеречные склоны ущелья Теней.
Черные Врата Имбрифейла открылись — впервые за минувшее тысячелетие.
Он прикрыл глаза ладонью, защищая их от нестерпимого блеска, но свет легко проникал сквозь эту преграду, тысячами раскаленных иголок вонзаясь в мозг и наполняя его мучительной болью. Трэвис понял, что это конец.
Еще один звук коснулся его ушей — мягкий, едва различимый. Трэвис перевел взгляд на распростертое у его ног тело рыцаря. Звук повторился: с обескровленных губ Бельтана сорвался легкий стон. Грудь его чуть заметно вздымалась и опускалась. Дыхание было слабым и прерывистым, но он дышал, а значит — жил!
Учти, сынок, долго он не протянет.
На этот раз голос не принадлежал Джеку Грейстоуну. Сухой и бесстрастный, тревожный и язвительный, каждое слово подобно вспышке молнии. Трэвис напрягся.
Разве ты не видишь, разве не чувствуешь, как кровь доброго рыцаря по капле уходит в холодный снег? Скоро он совсем замерзнет. Если только ты не примешь меры, сынок.
Трэвис отчаянно замотал головой.
Я не могу ничего сделать!
Придется, или вы оба погибнете.
Все равно не могу. Я умею только разрушать!
Голос сделался жестким и безжалостным, в нем появились обвиняющие нотки.
Это твое окончательное решение?
Отупляющий холод внутри Трэвиса уступил место ярости. Последняя капля переполнила чашу терпения. Гнев вспыхнул в нем всепожирающим пламенем. Мысленные фразы, обращенные в равной мере к обладательнице противного скрипучего голоса и к собственной совести, выплескивались в пространство раскаленными огненными сгустками.
Как ты не понимаешь?! Ведь это я, я убил Элис!
Трэвис не ждал ответа и не нуждался в нем. Слова сами изливались наружу, словно где-то в дальних закоулках сознания прорвало наконец до поры запертые шлюзы многолетнего молчания.
В тот день родители уехали в Шампен и оставили ее со мной. Элис болела. Она постоянно болела. Я прочитал инструкцию на пузырьке с таблетками, но все равно напутал — я всегда путал все на свете. Теперь ты видишь, что произошло? Я неправильно прочитал дозировку на пузырьке. А Элис знала. Знала, что я ошибся, но она была такой маленькой, слабой и уставшей… Она вообще быстро уставала. И я дал ей таблетки, а она выпила и сказала, что любит меня. Потом заснула и больше не проснулась.
Отчаяние охватило его с новой силой, неподъемной тяжестью навалившись на ссутулившиеся плечи. Наступила короткая пауза. А если бы ты тогда не стал давать ей лекарство? Осталась бы она в живых?
Да разве в этом дело?!
Конечно, в этом, сынок! Именно в этом! Правда или ложь. Жизнь или смерть. Когда-нибудь нам всем приходится выбирать. Что, если я сделаю неправильный выбор? Что, если ты сделаешь правильный выбор? Голос пропал — как будто его и не было вовсе. Ослепительная волна сияния снова окатила Трэвиса. Слезы замерзали у него на щеках, свет острой болью вонзался в глазницы, но все это отошло теперь на второй план. После всех своих скитаний и метаний, приведших его в конечном счете в это жуткое место, Трэвис Уайлдер наконец-то узрел истину. Очень страшно сделать неправильный выбор, но во сто крат страшнее совсем от него отказаться.
Я люблю тебя, Трэвис. Я тоже люблю тебя, Элис.
Трэвис устремил взор в глубь нарастающего сияния и сделал свой выбор.
Время вокруг него на мгновение застыло, и в этот краткий промежуток он успел заглянуть сквозь Врата в пустынные ледяные просторы Имбрифейла. Неисчислимые полчища кошмарных созданий приближались к открывшемуся в горах проходу. Трэвиса чуть не затошнило от этих гротескных фигур, оскаленных пастей, острых рогов, клыков и когтей. Фейдримам тоже не нравился свет: они прикрывали глаза лапами, прятали морды в снег, но все равно бежали, скакали, ползли вперед, повинуясь несокрушимой злой воле едущего среди них Бледного Властелина. Из ноздрей огромного коня, цветом чернее ночного мрака, вырывалось пламя. Из-под стальных копыт сыпались искры. На спине скакуна величественно и прямо восседал обнаженный белокожий гигант, высокое чело которого венчала блистающая ледяная корона. Белоснежную грудь украшало железное ожерелье с подвеском из единственного белого камня, не уступающего белизной коже его обладателя. Взор великана упал на Трэвиса, и в глазах Бераша вспыхнула дьявольская, беспредельная, копившаяся веками ненависть.
