Отец знает. Не может не знать. Еще должны знать слуги. Я пытаюсь расспросить Розу и вижу по ее бегающим глазам — ей что-то известно. Но старенькая кормилица сперва отнекивается, а когда я начинаю настаивать, грозится пожаловаться отцу:
— Не лезла бы ты в это дело, mio bambino,[5] — бормочет она.
Если это «не мое дело», то что тогда мое? Они могут держать меня за дуру, но теперь, когда я знаю правду, я не отступлю.
Кто «они»? Не знаю. Отец. Брат. Слуги. Все, кто врал мне эти годы.
Потрясенная своим открытием, я едва замечаю отъезд северянина. Отец рвет и мечет, но Риккардо, тот, второй, ненастоящий Риккардо, принимает мою сторону. Ему не нравится Элвин Эйстер.
— Бастард, да еще с такой репутацией — плохая партия, — настаивает он. — У маркграфа Эйстерского есть наследник, почти ровесник Франчески. Не разумнее ли с точки зрения политической выгоды будет предложить подобный союз эрцканцлеру?
Отец морщится, по его лицу видно, что он желал бы подобной партии, но сознает, сколь ничтожна вероятность выдать меня за сына курфюрста.
Мне до смешного скучно слушать эти споры. Что бы я ни сказала, будет так, как решат мужчины. Походя замечаю, что Элвин Эйстер бесплоден. Это заставляет отца помрачнеть и задуматься. Он хочет внуков.
Риккардо снова начинает доказывать, что родство с магом станет опрометчивым шагом. Доказывать с таким жаром, словно Элвин сделал мне предложение, а вовсе не покинул замок, толком не попрощавшись. Отец велит ему заткнуться.
Все мои помыслы занимает безумец в подвале Кровавой башни, потому я сижу с бесстрастным и смиренным видом, как положено истинной леди. Не спорю и не пытаюсь развлечься с помощью шуток. Лишь поглядываю порой на лже-Риккардо. Он тоже наших кровей. Слишком, слишком похож на отца.
Кто ты, человек, которого я считала своим братом?
* * *
Я не очень разговорчива.
У нас в роду считается, что смирение и умение промолчать — женские добродетели. Отец долго вколачивал их в меня. Вколотил. Все, что я себе позволяю, — осторожные улыбки и мягкие шутки. Шутки, которые не понимает никто, кроме меня.
Кроме меня и Элвина Эйстера.
Я не болтлива и сдержанна. Всегда помню о своем положении и не позволяю себе лишнего. Я всегда дочь герцога.
Только с Лоренцо я могла быть иной. Настоящей.
Нет сил описать, как тяготит меня сейчас эта ставшая торой натурой привычка держать все в себе. И посмей обсудить с кем-то свое открытие — не смогу. Слова застрянут в горле. И я боюсь доверять эту тайну бумаге.
Я доверяю ее птице.
Венто необычайно умен и предан. Я не держу его в клетке, стриж летает, где хочет, но всегда возвращается. Я протягиваю ладонь — и он падает на нее. Крохотные коготки царапают кожу, под пальцами бьется маленькое сердечко. Мой славный, мой хороший! Осторожно, одним пальцем глажу Венто по голове, он блаженно прикрывает глаза. Как кот.
Он так умен, что иногда мне кажется — стриж понимает человеческую речь. Я знаю, это невозможно, но порой в невозможное так хочется поверить.
Я говорю, не думая жаловаться. Просто нужно выговориться, выплеснуть свои сомнения. Стриж слушает, склонив голову набок. И вдруг срывается с руки, чтобы начать с криком метаться по комнате.
— Что случилось, Венто? — с испугом спрашиваю я.
Он никогда не вел себя так.
Стриж отвечает на птичьем наречии. Должно быть, я перечитала сказок, потому что в голосе Венто мне слышится отчаяние и просьба. Он подлетает к двери и снова возвращается, кружит. Даже садится на голову, чтобы клюнуть, и снова летит к двери.
— Да что с тобой такое?
Проходит почти полчаса, прежде чем питомец успокаивается. Весь вечер Венто, нахохлившись, сидит на шкафу и показывает, что обижен на меня за что-то.
Элвин
Вход начинался в подземельях сразу за Ареной. Никогда не нашел бы его в одиночку. Вуль провел меня мимо раздевалок, клеток с бойцовыми животными. Потом были склады. Ночные и темные.
Не помню точно, где свернули, но идти стало труднее. В коридорах встречались обломки камня, стены сузились, а потолок опустился так, что временами приходилось пригибаться. Мы покинули мир людей.
Дорога заняла не менее часа. Могла бы меньше, но я останавливался у каждого поворота, чтобы сделать пометки на стене. Доверие — штука хорошая, когда оно обосновано. Ставить свою жизнь на верность Тальпуса я не собирался.
У очередного поворота вуль остановился.
— Здесь. Дальше прямо, сеньор.
— Проводишь меня до места, малыш.
— Нет, сеньор.
— Это был не вопрос. Возражения не принимаются.
— Вы обещали, что я иду только до гробницы.
— Я еще не видел гробницу, дружочек. Нет, даже не думай, — предупредил я его порыв. — Мы же не хотим проверять, хорошо ли горят вули, верно? Давай, не бойся. Как только дойдем до места, я тебя отпущу, обещаю.
Последний коридор оказался совсем коротким. В конце его находилась круглая комната — шагов десять в длину. Выход из помещения перекрывала массивная каменная дверь. Естественно, запертая.
— Что насчет ключа? — без особой надежды поинтересовался я у проводника.
— Не знаю, сеньор! Я никогда не был внутри.
— Хорошо. Подожди, пока я открою дверь.
Неоправданный оптимизм. Со второго взгляда стало ясно — дверь запечатана магией. Там, где край каменной плиты соприкасался со стеной, шла полоса рунной вязи. И это был не привычный с детства футарк, а любимая в Разенне умбра.
Я снова мысленно выругал себя за пренебрежение магическими практиками. Сколько раз клялся подтянуть технику и освежить знания! Пару раз даже пытался, но надолго меня не хватало. Жизнь сама по себе — довольно скучная штука, чтобы добавлять в нее тоски от гримуаров.
Я еще размышлял, стоит ли подбирать ключ или проще снести дверь, когда в комнате стало в два раза светлее от чужого факела.
— Вы, должно быть, заблудились, господин маг. Позвольте, я покажу выход.
Незнакомец мог бы сойти за подростка. Издалека. Росточком мне по плечо, длинные светлые волосы стянуты в хвост на затылке. Острые скулы, подбородок и кончики ушей. Стройный, даже изящный, с непропорционально длинными руками. И янтарные кошачьи глаза.
— Да нет, не заблудился, любезный… Простите, нас не представили, поэтому просто «Эй, вы, любезный».
— Тайный храм Тары — опасное место с дурной славой. Честному человеку нечего здесь делать.
Один короткий взгляд в сторону Тальпуса подтвердил подозрения. Ну конечно, мерзавец сдал меня с потрохами.
— Что же в таком случае делаете здесь ВЫ? Или правила только для людей? Кстати, «Эй, вы, любезный» — слишком длинно. Может, остановимся на дружеском «Эй»?
