Зеркало проверить, вот что.
Дробный стукоток в дверь остановил мое движение.
Я тихо (что ни говори, вовремя сапоги снял) перебрался к креслу, на котором ночью спал Майтус.
— Да?
— Откройте, пожалуйста!
Я озадаченно потер висок дулом «Фатр-Рашди».
Голос я узнал. Тот самый, пять минут назад слышанный из-за двери чужого нумера. Актриска, по словам кровника. Или же содержанка, скорее всего.
— Что вам нужно?
— Защиты!
Что ж, это была безошибочная тактика. Женщина просит о помощи.
Огюм Терст сказал бы: «Мальчик, изживайте в себе всякие струнки благородства. Ни к чему это на нашей службе. Вы поступите как честный человек, а вас убьют!». Можно, конечно, еще вспомнить и дуэль с ротмистром Жапугой…
Можно. Но дверь я все равно открыл.
— От кого?
— От одного негодяя!
Женщина скользнула в нумер и захлопнула за собой дверь.
Поневоле я восхитился такой безрассудной смелостью. Забраться в комнату к незнакомому мужчине и самой же отрезать пути к отступлению.
Порывистая дамочка!
— О!
Возглас предназначался «Фатр-Рашди» в моей руке.
Затем взгляд серых, для выразительности подведенных инданнской лазурью глаз переместился с револьвера на меня.
— Вы так всех встречаете?
Я пожал плечами и убрал «Гром Заката» за спину.
— Прошу прощения.
— Что ж…
Женщина, побарабанив пальчиками по стене, прошлась по нумеру. Взгляд ее стал рассеян, он блуждал по нехитрой обстановке, нигде особо не задерживаясь.
Она была чуть ниже меня.
Миловидное лицо. Родинка на скуле. Аккуратный носик. Темные волосы забраны сзади. Светлое платье с узким закрытым лифом и оборками, пусть и недорогое, очень ей шло.
Худенькая.
Проведя ревизию нумера, женщина остановилась напротив меня.
— А у вас тут не прибрано. То есть, прибрано, но плохо. Один живете? — спросила она. И тут же подала тонкую руку для поцелуя. — Ольга.
Я коснулся пальцев губами.
— Бастель.
— Татьяна! Татьяна, душенька, где ты? — вдруг возопил в коридоре козлетон. — Татьяна! Ну, я погорячился! Я был не прав!
В то же мгновение моя гостья оказалась у двери. Определенно, проворства ей было не занимать. Я удивленно заломил бровь.
— Татьяна?
— Ш-ш-ш! — она нахмурилась, слушая. Потом, слегка покраснев, пояснила шепотом: — Это я для него Татьяна.
— Рыбка моя! Птичка… — продолжал призывать козлетон.
Правда, звучал он все глуше. Его обиженный обладатель, видимо, в своих поисках, удаляясь, двигался в сторону лестницы.
Постояв с минуту, Ольга-Татьяна упала в кресло.
— Ф-фу! Ушел.
Выдохнув, она на миг зажмурилась. Я не успел ни полюбоваться, ни сообразить, что сказать.
— Вот что, — вскочила она, — вы обо мне ничего такого не думайте.
— Хорошо, — сказал я, — не буду.
Женщина вгляделась в мои глаза.
— Вам можно верить? Так вот, я не такая.
— А этот?.. — я кивнул на дверь.
— А-а, ван Зее… — она легкомысленно отмахнулась. — Надоел. Шуршит, котом мурлычет, а у самого — жена в Пильнявках.
— Где?
— В Пильнявках. Не слышите, что ли?
У нее была странная, развязная манера общения. Дерзкая. Наглая. Это подкупало. Редко кто в последнее время позволял себе так говорить со мной.
«Ох, — сказал бы Огюм Терст. — Ох».
Я подошел к бюро, несколько картинно сунул в ящик револьвер.
— Все-таки вы Татьяна или Ольга?
Ответом мне была очаровательная гримаса.
— Конечно, — сказал я, — вы вправе не отвечать. Только, боюсь, я буду вынужден попросить вас покинуть нумер.
Женщина фыркнула.
— Вы как этот изъясняетесь… высокой крови…
Я улыбнулся.
— Так Татьяна или Ольга?
— А я слышала, — заложив руки за спину, она обошла бюро и очутилась у окна, — что людям высокой крови достаточно повелеть, и человек низкой крови сам им все выложит. Я вот совсем низкой крови. Проверьте меня.
Она склонила голову. Сама кротость. Правда, взгляд из-под челки искрился легкой сумасшедшинкой, будто ост-клеро на свету.
— Пансион мадам Грибковой? — спросил я.
Ольга-Татьяна вспыхнула.
— Как вы смеете!..
Вот и нет ост-клеро — одни льдинки.
Резко отдернутая штора впустила угасающий, но все еще золотистый день. Ольга-Татьяна, отвернувшись, продемонстрировала мне спину с оскорбленно сведенными лопатками.
— Вы увидели меня в щель, да? — раздумчиво сказал я. — Офицер со слугой. Наверное, заманчивый кус. Ван Зее уже отработан, видимо, обчищен досуха. Какой-нибудь средней руки купчишка или приказчик, да? Э-э… из Пильнявок.
Спина дрогнула, но потом выпрямилась.
— Собственно, весь этот крик в приоткрытую дверь… — продолжил я. — Тут явный расчет на зрителей. То есть, на зрителя…
— Ну и что? — глухо спросила гостья, не поворачиваясь.
— Ничего, — сказал я. — Кроме того, что года три назад в столице, в Ганаване, девушки из некоего пансиона, не Грибковой, другого, не придумали ничего лучше, чем подпаивать состоятельных мужчин одной интересной микстуркой… А так, конечно, искали себе женихов…
— Опасаетесь?
Инданнская лазурь и прищур. Выверенный. Жалящий. Вполоборота. Через плечо. Очень впечатляет, если честно.
— Опасаюсь, — кивнул я и поймал себя на том, что говорю совсем как Огюм Терст. Спокойным, рассудительным и бесстрастным тоном.
Неужели перенимаю манеры?
— Эх, вы! — Голос женщины налился обидой. — Я, может, просто познакомиться хотела! Пусть даже из пансиона… Это же не публичный дом! И потом, — она облокотилась на крышку бюро, — как еще можно девушке обратить на себя внимание такого мужчины, как вы?
— Упасть в обморок?
— Болван!
Мазь Йожефа Чички я спас, а вот бумаги белым фонтаном взмыли в воздух. Шелест рассыпался по нумеру.
Ольга-Татьяна поискала глазами, чем бы еще выразить свой гнев. Топнула ножкой. Дернула штору, с шумом срывая ее вниз. Опрокинула стул. Счастье, что подходящих для броска в меня предметов под ее рукой не оказалось.
Разве что мой же мундир.
— Негодяй!
Я уклонился.
Мундир, чиркнув рукавом по виску, упал за спину. А гостья вылетела за дверь. Только подол платья обмел косяк.
Быстрая!
— Ван Зее, ах, ван Зее! — услышал я.
На такой зов не явиться было нельзя. Так сирены манят на скалы. Сколько горечи! Сколько экспрессии! Сколько требовательной силы! Официанты — в ряд! Горничные — во второй! Проживающие в нумерах — в третий!
Я чуть не рассмеялся, представляя.
— Танечка, милая, что случилось?
Не замедливший ван Зее трепетал голосом и, видимо, трепетал сам. Потерявший, покинутый, он вновь обрел свой идеал.
Коридор наполнился мелодраматическими вздохами, шорохами, шуршаниями.
