Гор отдергивает руку как от змеи – тень черной лошади лежит между ним и Принцем. Он закрывает глаза рукой и опускает голову.
– Я забыл, – говорит он, – из того, что я сегодня узнал, следует, что я – и твой… родственник.
– Не принимай слишком близко к сердцу, – произносит голос, – ведь я знал это тысячу лет и ничего, прожил и с этим.
Оаким и Генерал просыпаются от смеха, похожего на свист ветра.
– Передай пустую иголку, пожалуйста.
– Что-что?
– Передай пустую иголку!
– У меня ее нет.
– Она у меня.
– Почему ты сразу не сказала?
– Почему ты сразу не спросил?
– Извини. Только дай ее мне. Спасибо.
– Зачем ты все шлифуешь ее? Она готова.
– Ну, чем-то же надо заняться. Ты всерьез думаешь, что он когда-нибудь пошлет за ней?
– Конечно, нет. Но это не основание для безделья!
– А я считаю, что он пошлет за ней!
– Тебя никто не спрашивает.
– А я никому и не отвечаю. Просто говорю, что он за ней пошлет.
– На что она ему? Инструмент, который никто не сможет использовать.
– Раз он заказал ее, она ему нужна. Он единственный из своего племени, кто приходит сюда по делу, и еще он – джентльмен, я знаю, что говорю. Скоро он или кто-нибудь им посланный явится сюда, чтобы забрать ее.
– Ха!
– Вот тебе и «ха»! Подожди, сам увидишь.
– Выбора-то у нас все равно нет.
– На, забери свою пустую иголку.
– Почему бы тебе не сесть на нее?!
Пес перебрасывает перчатку от одной головы к другой, пока, зевнув, не промахивается, и та падает на землю.
Он извлекает ее из костей, валяющихся вокруг, виляет хвостами, сворачивается клубком и закрывает четыре глаза.
Но еще четыре глаза горят, как угли, во тьме, что лежит за Не Той Дверью. Над ним, в лабиринте, мычит Минотавр…
Пятьдесят тысяч приверженцев Старых Сандалий, ведомые шестью жрецами-кастратами, поют величественную литанию. Тысяча воинов, обезумевших от наркотиков, выкрикивает «слава – слава – слава» и потрясает копьями пред алтарем Неодеваемых.
Начинается дождь, но на него не обращают внимания.
Осирис держит в руке череп и смеется, нажимая кнопку:
– Когда-то смертная, теперь ты вечно будешь пребывать в Доме Жизни. Когда-то красивая, ты увяла. Когда-то гордая, ты докатилась до этого.
– А кто, – отвечает череп, – кто виноват? Не ты ли, Повелитель Дома Жизни, не дающий мне отдыха?
И опять смеется Осирис:
– Знай же, что я использую тебя как пресс-папье.
– Если ты когда-нибудь любил – прошу, разбей меня и позволь умереть! Не оживляй часть той, что когда – то любила тебя!..
– Но, дорогая моя леди, однажды я могу вернуть тебе тело, чтобы вновь почувствовать твои ласки…
– Мысль об этом мне отвратительна.
– Мне тоже. Но когда-нибудь она может показаться мне забавной.
– Ты мучаешь всех, кто навлек на себя твою немилость?
– Нет-нет, скорлупа смерти, разве я так жесток? Правда, Ангел Девятнадцатой Станции попытался убить меня, и сейчас его нервная система живет, вплетенная в ткань ковра, на котором я стою; правда и то, что другие мои враги существуют в более простых формах – в каминах, холодильниках и пепельницах. Но не подумай, что я мстителен. Как повелитель Жизни, я только обязан воздавать тем, кто угрожал жизни, по делам их.
– Я не угрожала жизни, Повелитель.
– Ты угрожала покою моего сердца.
– Тем, что напоминала твою жену, леди Пойду?
– Замолчи!
– Ай-яй-яй! Я походила на Королеву Шлюх, твою женушку. Потому ты и пожелал меня, а потом решил уничтожить…
Тут речь черепа резко обрывается – Осирис с силой швыряет его о стену.
Обломки и разбитые микросхемы разлетаются по ковру, Осирис выкрикивает проклятая и бросается к переключателям на панели, нажатие на которые пробуждает множество голосов. Один из них вырывается из динамика в стене:
– О мудрый череп, так обмануть бога-предателя!
Взглянув на панель и увидев, что это сказал ковер, Осирис прыгает на нем и бьет по нему пятками.
Вопли в Доме Жизни.
В места темные и пользующиеся дурной славой, на мир Валдик, приходят два воителя, Мадрак и Тифон. Посланные Тотом Гермесом Трисмегистом выкрасть перчатку необычайной мощи, они идут сражаться со стражем этой перчатки. Валдик, давно опустошенный, захватили орды тварей, поселившихся под поверхностью в пещерах и подземных залах вдали от дня и ночи. Темнота, сырость, вырождение, братоубийство, кровосмешение и насилие – самые употребительные слова у тех немногих, кто брался описывать этот мир. Перенесенные сквозь пространство способом, известным только Принцу, воители победят или останутся здесь навсегда. Сейчас они идут подземными галереями туда, откуда доносится мычание. Так им посоветовал Принц.
– Как ты думаешь, тень черной лошади, – спрашивает воин-священник, – твой брат сможет вернуть нас?
– Да, – отвечает тень. – Но если и не сможет, меня это мало заботит. В любой момент я могу уйти и сам.
– Да, но я-то не могу.
– Вот ты и беспокойся. Ты сам вызвался идти со мной, сам и выпутывайся. Я тебя с собой не приглашал.
– Тогда я вверяю себя в руки Любого Возможного, большего, чем жизнь и смерть, – если это поможет мне сохранить жизнь. Если же нет, то не вверяю. Если эти мои слова покажутся дерзостью и, следовательно, не понравятся Любому Возможному, которое может слушать меня или же не обращать на меня внимания, то я беру назад свои слова и прошу прощения, если это необходимо. В противном случае, я ничего не беру назад и прощения не прошу. С другой стороны…
– Аминь! И заткнись, пожалуйста! – грохочет Тифон. – Я слышу что-то похожее на мычание – слева от нас…
Он неслышно скользит вдоль стены, огибает угол и уносится вперед. Мадрак щурится сквозь инфракрасные очки и кривит улыбку, как издевательское благословение, на все, с чем встречается.
– Глубоки и обширны пещеры Любого Возможного, – заключает он. Ответа нет.
Вдруг он оказывается у двери, которая может быть Той Дверью.
Открыв ее, он натыкается на минотавра. Он поднимает посох, но зверь мгновенно исчезает.
– А где?.. – ошеломленно бормочет Мадрак.
– Прячется, – сообщает Тифон, внезапно появившись рядом, – где-нибудь в закоулках своего логова.
– А почему?
– Кажется, на таких, как он, здесь охотятся создания, похожие на тебя. Ради мяса и охотничьих трофеев. Минотавр боится встречи с ними, ведь люди всегда могут иметь с собой те орудия, что они применяют на бойнях. Давай войдем в лабиринт и будем надеяться, что больше его не встретим. Вход в нижние помещения, который нам нужен, где-то там, внутри.
