Другая женщина из Каньлиня — отступница, по словам Вэй Сун, — вероятно, спала там же, когда Янь занимал эту постель несколькими ночами раньше.
Можно посмотреть на это, как на симметрию, на две хорошо сбалансированные строчки стихотворения, или как на нечто более мрачное. Это ведь жизнь, а не поэма, и Янь, верный, добрый, почти всегда смеющийся, лежит в могиле в трех днях пути отсюда, за ущельем.
К западу от Железных Ворот,
К западу от Нефритовых Ворот
Не будет старых друзей…
У Тая там теперь навсегда останется друг.
Он прислушался, но ничего не услышал в коридоре. И при этом не мог вспомнить, закрыл ли дверь на засов. Он уже забыл о такой привычке.
А еще прошло уже больше двух лет с тех пор, когда он находился так близко от женщины. Тем более — после наступления темноты, в тишине.
Против его воли, воображение рисовало ее: овальное лицо, широкий рот, настороженные, насмешливые глаза под изогнутыми дугами бровей. Брови ее собственные, а не нарисованные по моде Синаня. По крайней мере, такой была мода два года назад. Вероятно, она изменилась. Она всегда менялась. У Вэй Сун была стройная фигурка, быстрые движения, длинные черные волосы. Распущенные, когда он впервые увидел ее сегодня утром.
Это последнее воспоминание оказалось слишком большим испытанием для мужчины, который прожил один так долго, как он.
Мысли Тая поплыли по залитым лунным светом рекам, притянутые воспоминанием, словно морем. Неудивительно, что он поймал себя на воспоминании о золотых волосах Весенней Капели, тоже распущенных, а потом — неожиданно — возник образ совершенно другой женщины.
Он подозревал, что именно после тех новостей, которые он узнал сегодня вечером, он ясно вспомнил Вэнь Цзянь, Драгоценную Наложницу, любимую наложницу самого императора, в тот единственный раз, когда он видел ее вблизи: золотисто-нефритовое очарование в весенний день в парке Длинного озера. Верхом на лошади, смеющаяся (рябь в воздухе, похожая на песню птицы), окутанная мерцанием, аурой. Шокирующее желанная. Недостижимая. Опасная, даже в сновидениях или в мечтах.
А ее красивый, гладкий как шелк двоюродный брат, как он сегодня узнал, теперь первый министр империи. С осени.
Опасно иметь такого человека соперником в любви.
Если бы у меня осталось хоть немного ума и сохранился хотя бы частично инстинкт самосохранения, подумал Тай, я бы перестал думать о Весенней Капели, о ее аромате, коже и голосе, прямо сейчас, задолго до приезда в Синань.
Это не так-то просто.
Она была родом из Сардии, как и кони. Предметом страстного желания, родом с запада, как очень многие другие предметы.
Это совсем другое существование, этот мир мужчин, женщин и желаний, думал Тай, лежа в темноте на краю империи. Эта истина начинала возвращаться к нему, и вместе с ней кое-что еще. Еще один аспект того, к чему он возвращался.
Мысли вызывали тревогу, проникали глубоко, сплетались со всеми другими тревогами в его мозгу, подобно нитям шелковичного червя, неаккуратно намотанным на катушку. А ведь он еще находился на границе, в крепости на краю империи. Что произойдет, когда он поедет на восток на своем гнедом сардийском коне, к блестящему, смертельно опасному миру императорского двора?
Тай беспокойно ворочался, слушая, как скрипит матрас и столбики кровати. Жаль, что здесь нет окна. Он мог бы постоять возле него, вдохнуть чистый воздух, посмотреть вверх, на летние звезды, поискать в небе порядок и ответы. «Как вверху, так и внизу, наша собственная жизнь — это отражение девяти небес».
Здесь он чувствовал себя запертым, боролся с дурным предчувствием постоянного заключения, ограничения, смерти. Кто-то пытался его убить еще до того, как стало известно о конях. Почему? Почему он оказался настолько важным, чтобы его убить?
Он резко сел, свесив ноги в кровати. Сон исчез в недостижимой дали.
— Я могу принести для вас воды или вина.
Ее слух должен быть необычайно тонким, и, наверное, она не спала.
— Ты — телохранитель, а не служанка, — ответил он через закрытую дверь. И услышал ее смех:
— Меня нанимали люди, которые почти не видели разницы.
— Я к ним не принадлежу.
— А! Зажгу предкам свечу в знак признательности.
Боги в небесах! Он к этому не был готов.
— Ложись спать, — сказал Тай. — Мы выезжаем рано.
Снова смех:
— Я проснусь. А вот если вы не сможете уснуть сегодня из-за страхов, завтра мы не сможем ехать быстро.
Он действительно не был к такому готов.
Наступило молчание. Тай остро чувствовал ее присутствие за дверью. Через мгновение он услышал:
— Простите меня, это с моей стороны самонадеянность. Примите мои извинения. Тем не менее, со всем уважением, вы могли отказаться от дара принцессы?
Тай думал о том же уже три дня. Но от этого ему было не легче слышать этот вопрос от другого человека.
— Не мог, — ответил он.
Странно говорить об этом через дверь и стену. Кто-нибудь мог подслушивать, легко. Но он в этом сомневался. Только не здесь.
— Это был подарок царских особ. Отказываться нельзя.
— Не знаю. Ее подарок может вас убить.
— Я это понимаю, — согласился Тай.
— Ужасно так поступать с человеком.
В ее голосе звучала юность и обостренное чувство несправедливости, но ее слова были правдой, в каком-то смысле. Принцесса этого не хотела. Ей даже в голову не пришло, что это может произойти.
— Они ничего не знают о равновесии, — сказала Вэй Сун из коридора. Она была воином Каньлиня; равновесие составляло суть их учения.
— Ты имеешь в виду тагуров?
— Нет. Царских особ. Повсюду.
Тай обдумал это.
— Я полагаю, царским особам нет необходимости думать о таком.
Снова молчание. У него было ощущение, что и она это обдумывает. Потом она сказала:
— Нас учили, что император в Синане служит отражением небес и правит от их имени. Равновесие наверху отражается внизу, иначе империя падет. Разве нет?
Это была его собственная мысль, пришедшая несколько минут назад.
В Девятом квартале были женщины — не много, несколько женщин, — которые могли так беседовать за вином или после занятий любовью. Но он никак не ожидал услышать это здесь, от каньлиньского телохранителя.
— Я имел в виду другое. Образ их мыслей. Как принцесса в Ригиале или любая особа императорской крови могут иметь представление о том, что может произойти с обычным человеком, если ему сделают такой экстравагантный подарок? Что в их жизни дает им возможность вообразить это?
— О! Да.
