Ознакомительная версия.
— Не они приносят испорченные плоды, а ты!.. Или забыл о выкидыше… от тебя, братец? — Суа проговорила с невыносимой горечью.
Плотно сжав губы, он удержался от грубого ответа. Суа встала, глядя на него остановившимся взглядом.
— Ты снова захотел меня, слизень несчастный? — нутро заныло в ожидании неминуемой ссоры, которая случалась регулярно на протяжении многих недель. — Мне безобразно чувство, когда касаешься и мнёшь моё тело. Ты не Сусаноо, я — не Аматерасу! Ты, шутя, перекусишь моё ожерелье, но мне — ни за что не перекусить твоего меча! Детей у нас не будет!!!
Оранжево-жёлтый свет догоравших свечей играл на её крепких круглых плечах, придавая матовой коже розовый оттенок.
— Пожалуйста, Суа, любимая, только ты в силах спасти род Белого Тигра, — Хадзиме пал ниц перед ней, и, подняв голову, умоляюще попросил: — Мне нужен здоровый наследник. Ты — моя надежда!
— Смотреть на тебя невыносимо, — покачала она головой, нахмурившись. — Поделись одной из своих наложниц с вассалами, чиновниками или генералами. Да, твой любимчик, Мицухидэ, что постоянно тебя спасает, играючи решит и такую твою проблему… Поражаюсь, как ты не привёл его сегодня… ко мне!
— Ты — дерзкая нахалка! — выпалил Хадзиме, и, задрожав от злости, бросился на сестру с кулаками. Она ловко поймала руку и крутанула в запястье — ошеломлённый сёгун свалил перегородку, прорвав шёлковую обивку. Некоторое время он лежал, непонимающе глядя в потолок. Затем встал, мазнул сердитым взглядом прибежавших ёдзимбо, и покинул комнату, дрожа от гнева…
Впервые за долгое время Суа приснился цветной сон, в котором она лежала на поляне, залитой солнцем, среди лилий, белых и красных роз. От аромата приятно кружилась голова, сквозь красочную пелену нереальности она чувствовала тепло, подобное тому, которое испытываешь, находясь с дорогими людьми. Рядом сидела мама, одетая как крестьянки, а папа и Шуинсай вместе носили охапки душистого сена, заготовленные на зиму для коровы. Суа знала, что её собираются отдать в храм, чтобы она стала мико и не пачкала руки крестьянским трудом… Но вдруг рядом появился брат Хадзиме и сказал, что договорился с богатым господином, который согласен взять её, Суа, себе на содержание — в качестве майко, в обмен на её девственность.
Суа проснулась от громких криков испуга: девушки визжали, сбившись в кучу, прикрывшись шкурами. Парни сонно переглядывались. Утренние бледно-синие лучи солнца, струившиеся в окна, выхватили белую толстую крысу с длинным розовым хвостом. От пронзительного девичьего визга крыса заметалась из угла в угол, и, наконец, спряталась под печь. В хижину вбежал мастер Шуинсай, следом — старик Бенйиро. Первый недоумевал, второй тонко расхохотался.
В это утро они так и не смогли отправиться на Исикари. В Дунгбен принесли известие — на деревушку Хайкан, что располагалась далеко внизу ущелья, западнее храма, напали горные бандиты: загнали в глубокую яму мужчин, забрали запасы риса, увели несколько голов скота, надругались над женщинами и детьми. Обещали вернуться, когда крестьяне соберут выкуп, и жители Хайкан понимали, что им несдобровать. Видя, как тренируются ученики братьев Зотайдо, посланники деревенского старосты решили обратиться за помощью к ним.
— Уходи, пока цела! — раздражённо вскричал Лао, подбежав к Суа, заглянул в лицо, едва не поцарапав седой щёткой усов. Перед глазами принцессы багровела неприятно вытянувшаяся помятая волчья физиономия мастера. Суа сохраняла спокойствие, стиснув зубы. От Лао разило саке и здешним деликатесом — маринованными ламинариями. Старший Зотайдо ярился — размахивал руками, толкался, гримасничал, но ученики привыкли к такой манере и не реагировали, они знали, что мастер столь необычным способом испытывал их на прочность. Шуинсай, наконец, остановил расходившегося брата.
— Никто не покинет отряд, слышишь, перестань! У каждого воина своё предопределение… — последние слова прозвучали глухо, и некоторые поняли, что подразумевал младший Зотайдо.
Мастер своего дела, помешанный на совершенствовании живых боевых машин, Лао проводил в тренировках дни напролёт. Учеников он считал статистическими единицами, «средством для достижения цели в руках умельца», и не более. В отличие от Шуинсая, Лао не дорожил никем из учеников, самоотречение считал «основой-наконечником воинского совершенства», не чувствовал вины за смерть, разговаривал только по мере необходимости, не вдаваясь в подробности, не приветствовал индивидуальный подход. Не испытывал Лао к ученикам ни дружбы, ни симпатии. Ничто не могло разжалобить старшего Зотайдо, казалось, по его венам бежала ледяная вода, а сердце — осколок гранита. Он мог дюжинами посылать на смерть, затем тренировать новобранцев и отправлять снова. Подчинялись ему беспрекословно, знали, что ослушание наказывалось.
— Вы погибнете, недоучки, — проговорил Лао жёстко, бросив в стоящих кучно учеников горсть камней. — Я уже вижу вас, мертвецов, в земле!.. Пшли вон!
Ученики молчали, глядя на мастеров, кто внимательными, кто преданными глазами. Лао, сев подле костра, поднял дожарившийся кусок говядины, удовлетворённо улыбнулся:
— Значит, готовы умереть? — торжество разгладило черты его лица. — Духом зрелый настоящий самурай всегда готов проститься с жизнью. — Лао поднял и оглядел лоснившийся от жира аппетитный кусок. — Жизнь — ничтожна! — откусил и поморщился: кусок не успел остыть. — Честь — вечна! — горячая сальная капля потекла по бороде.
— Но ВЫ — не самураи! — заорал Лао. — Только посмейте умереть! Думаете, смерть спасёт вас от меня? Х-ха! Если узнаю, что кто-то из вас мёртв — догоню и убью!
Отряд новоявленных свеженатасканных диверсантов и два мастера выдвигались к деревне Хайкан. Озёрные макаки тихо сидели на деревьях, провожая взглядами странных людей. До деревни путь не близкий. Ведя свою небольшую армию, Шуинсай и Лао делали привалы.
Белёсый туман плоскими слоями стлался над лощиной, которая постепенно окрашивалась багряным цветом, и вскоре тьма уже не превращала в человеческую фигуру каждый колеблющийся куст и корягу.
Три дня Шиничиро не появлялся ни на тренировках, ни дома. Шина, вернувшись с поля, увидела записку — несколько иероглифов манъёганы, выложенных на циновке стеблями сельдерея: «Прости, мам, вернусь не скоро, если вообще вернусь».
Закрывшись в комнате, она неслышно плакала, причитая:
— Зачем, Шини-тянь? Чего добиваешься?
Ознакомительная версия.
