Или плюнуть на все, и пойти учеником к деревенскому знахарю? Я еще в таком возрасте, что любой меня возьмет… Какое-то время я повертел в голове эту мысль, с улыбкой прикидывая, каково это будет — тихо, спокойно жить, делать свое дело и бояться только войны или мора. Потом, шутливо сожалея, оставил. Все равно ведь — не дадут.
Следующую ночь я провел в лесу, закутавшись в шерстяную накидку. У костра. Давным-давно не жег костер, и не смотрел на звезды, влажно мерцающие сквозь ажурные ветви высоко в прозрачной черноте небес. Слава богу, ночь оказалась теплой. До холодных ночей еще целый месяц. До осени — два. А до следующей весны еще ого-го сколько! Не загадывай так далеко, малыш Райни.
Утром я пошел дальше. И в следующей же деревне мне пришлось застрять.
Вышло это случайно. Я свернул с большака на тропинку — сам не знаю, зачем, просто ноги понесли. Потом услышал невдалеке шум широкого ручья, — понял, что он бежит вдоль тропы, но параллельно ей, на небольшом отдалении, и решил идти вдоль берега. Люблю текущую воду, как она скачет с камня на камень, и солнце в ней блестит…
Впрочем, эта речушка жила под низкими кронами деревьев, и поэтому солнца в ней не отражалось. Зато там чудесно пахло мокрой корой, и свежестью, и песком, и прелью… Многим не нравится, а я люблю. Волков я вблизи от деревни не боялся, медведей, особенно в середине лета, тоже, поэтому шел не спеша и беззаботно. Нет, конечно, и оглядывался по сторонам, и ветками старался не хрустеть без нужды и, понятное дело, ничего не напевал, но, в общем, не сильно остерегался. И правильно делал. Потому что самая страшная угроза всегда исходит от нас самих.
Так вот, шел я по берегу реки, шел, а потом вдруг сообразил, что стало темнее. Между тем, солнце только поднялось высоко, и до темноты оставалось еще уйма времени. Я запрокинул голову, чтобы посмотреть, не идет ли гроза. И тут же понял, что никакой грозы не было и в помине. Потому что в затылке закололо, я почувствовал ломоту и боль. Не в руке, ноге или животе — болело, казалось, все тело, отказываясь не то что идти по земле, а и вовсе существовать в этом жестоком мире.
— Только не сейчас! — крикнул я, и, кажется, крикнул вслух. Не кричать надо было, а убегать быстрее, пытаться подняться повыше (я шел по краю обрывистого берега). Однако не успел. Эти приступы всегда проходят по-разному. Иногда головная боль и онемение длятся несколько минут, порою даже около часа. Тогда обморок медлит, и я успеваю найти место, где приступ можно переждать. А иногда, очень редко, онемение быстро сменяется параличом, руки и ноги становятся как каменные, и перед глазами вспыхивают черные звезды.
Вот как сегодня.
Разумеется, я полетел в воду. Но всплеска уже не слышал.
На сей раз в путь я отправился не пешим. Со мной была моя Иллирика, кобыла выносливой долгогривой породы, какой славится Зеленое Княжество. К седлу была приторочена Безымянная — так звали виолу: до меня она принадлежала пожилому трубадуру Эльфрику из Майне, одному из приближенных герцога. Виола эта не принимала ни одно имя, потому так ее и прозвали.
Эльфрик был из знатной островной семьи, но всю юность прожил на континенте, участвуя со своим тогдашним сеньором то в одной битве, то в другой. Виолу он приобрел где-то на юге, там же научился на ней играть. После гибели того сеньора в очередной стычке трубадур вернулся на Острова и присягнул на верность Хендриксону. Этот человек учил меня одно время, а потом умер. Его виола досталась мне. Других умельцев не нашлось: на островах этот инструмент был пока еще малоизвестен. Может, и никогда не будет… Виола — это не лютня, на которой с грехом пополам сможет бренчать почти любой. И не труба, чей голос поражает воображение, не тонкая древняя флейта, священная в храмах многих богов. Она поет тихо, когда настроена («настроена» конкретно для Безымянной означает еще и «в настроении»), но от ее голоса хочется плакать. Или петь — это уж по настроению.
Выехать с рассветом, как я было собирался, мне не удалось. Причиной были не чьи-то злые козни — самое что ни на есть банальное любопытство. Дело было в том, что непокорный бургомистр Фернан и городские нобли наконец-то согласились сдаться. Парламентеров прислали как раз незадолго до моего появления в лагере.
Так вот и вышло, что нынешним утром, под ясным голубым шатром небес с подвешенной походной лампой солнца, мы наблюдали, как торжественно открываются ворота города, и герцог Хендриксон въезжает туда на своем гнедом Альбатросе (его так прозвали за широкий мах, сходный с вольным полетом… на Островах вообще принято было называть лошадей в честь каких-то птиц — да-да, лошади с кличками вроде «Общипанная курица» мне тоже встречались). Я наблюдал издалека — не хватало еще, чтобы кто-то из делегации Адвента случайно зацепил меня взглядом и узнал…или узнал наполовину — мол, знакомое лицо, где же это я его видел?… Герцогу от этого ни жарко ни холодно — не он первый засылает шпионов за двери невзятого города, не он последний, — а вот мне каково, если придется еще там работать?
Я видел, как угодливо склонялся бургомистр Фернан перед герцогом, как блестели золотые нити в его расшитом камзоле. Вот же, не постыдился!.. Золотое шитье от века было привилегией дворян. Или, быть может, в Адвенте другие нравы? У них ведь так давно не было настоящего сеньора… Ничего, теперь-то уж Хендриксон наведет порядок.
Я видел, как герцог, чуть наклонившись с коня, принял с вытянутых рук бургомистра ключ от ратуши, как что-то сказал Фернану… Затем он протянул ключ графу Малькольму Бреаннону, чей конь Алый Сокол — за светло-гнедую, почти рыжую масть — всегда держался рядом с Альбатросом. Хендриксон и лорд Малькольм были друзьями с детских лет.
А еще рядом с Хендриксоном присутствовали опоясанные рыцари: позолоченные шпоры, плюмажи на шлемах, гербы на щитах… Не мне чета — я даже в оруженосцах никогда не ходил. И отказался от рыцарской чести почти добровольно, предпочтя ей не слишком почетное ремесло лазутчика, доверенного лица, более приставшее не дворянину. Наверное, узнай я о такой судьбе лет семь назад — расстроился бы насмерть. Может быть, даже украдкой заревел где-нибудь в уголке.
Сейчас мне было все равно. Но надо знать цену этого «все равно». Надо знать, что такое для мальчишки посвящение в рыцари…
Бреаннон поднял ключ вверх на вытянутой руке — и тут же, словно по сигналу, полковые трубачи вскинули к губам витые рога. Торжествующий звук поплыл над равниной. Да… Давно надо было уже сдаваться. Зачем тянули бесполезную осаду?…
Я тронул поводья — дальше смотреть мне было ни к чему. Успеть бы отойти подальше, пока солнце не поднялось высоко, и не стало жарко настолько, чтобы боевой доспех казался орудием палача… Я нагоню астролога быстро: ведь я еду на лошади, а он идет пешком. Другое дело, что сперва надо определить, куда он направился.
