Холодная вода вернула мне сравнительную бодрость. Если только кислую мину на моем лице можно назвать бодрой. Отец Алексий меня ждал снаружи. Выйдя из своей подземной коморки, я последовала за ним.
— Батюшка, мне сон приснился. — Начала я, но он меня перебил.
— Ты когда-нибудь исповедовалась, дочь моя? — Спросил батюшка, пока мы поднимались в церковь.
— Нет, батюшка. — Виновато пробубнила я.
— Плохо, дочь моя. Надо исповедоваться хотя бы раз в месяц. — Поучал меня батюшка.
— Учту, если останусь жива.
На мой ответ батюшка Алексий остановился и повернулся ко мне.
— Не надо терять надежду, Аня. Всегда горит ее лучик, как бы темно вокруг не было.
Я кивнула. Ну да, на словах это очень легко. Но не о надежде я поговорить хотела, переходя к моему ночному кошмару.
— Батюшка, мне сон приснился. — Робко продолжила я. — Там отец Пабло… — Я замолчала, когда густые брови Алексия поползли вверх. Он кивнул мне, поощряя к продолжению. — Отец Пабло привел ко мне демона, которого я однажды видела.
Ой, ну, как глупо звучит! Что за косноязычие? Я боялась сделать больно батюшке, но если среди нас затесался предатель, его надо вывести на чистую воду. Ну, вот, опять глупая фраза! Лично для меня дело не в предательстве. Дело в жизни. Моей жизни.
— Хм, надо же! — Покачал головой батюшка, соглашаясь со мной и что-то обдумывая. — А не проста ты, дочь моя, не проста! — Хмыкнул он.
— Что это значит? — спросила я.
Батюшка продолжал смотреть на меня, выбирая выражения. Что он хотел сказать мне? Хотел сказать, зная, что это мне не понравиться. И мне это уже не нравилось, чтобы это не было.
— Иногда помощь приходит оттуда, откуда и не ждешь, Аня. Веры, только сила Веры и Любовь спасет человека. — Выкрутился он из щекотливого положения, так ничего и не пояснив.
— Но что это значит, батюшка? — Увязалась я за ним.
— Через Любовь и Веру мы все приходим к Отцу нашему небесному. — Батюшка продолжал поучать меня, отвлекая от таинственного предмета разговора, направляясь вперед. Но вдруг резко обернулся. — И еще, Анна, надо уметь прощать. Раз уж Господь наш, Иисус Христос простил нам, то и мы должны следовать примеру его.
Окончательно запутавшись в ответах батюшки, я поняла только одно — после утреней службы меня ждет разговор. И ждут меня новости, которые мне по сердцу не придутся. Неужели Мишель Ревье дю Геклен объявился коленопреклоненный и молит о прощении? Из-за этих непонятных намеков я совсем забыла о своем сне. Только привкус горький во рту остался после него.
Мы вышли под потолок церкви, где уже собрались прихожане. И многих из них я видела здесь вчера. Свечи коптили, и дым темными ручейками поднимался к потолку. Я попросила у Кевина, который ждал меня здесь, две свечи. Возможно, мне это уже никогда не удастся сделать. Одну я поставила за здравие моей семьи. Проглотив ком в горле, я мысленно с ними попрощалась. Вторую я поставила за упокой ушедших от меня близких и любимых людей. Проглотив ком в горле, я поняла, что возможно скоро увижу их.
Утренняя служба отличалась от вечерней. Только я так и не поняла чем. Я опять стояла в толпе крестящихся верующих, голоса хора, монотонные молитвы. Но теперь на моем сердце лежала такая тоска, что мне выть хотелось. Мы стоим все тут, как овцы, готовые на заклание. Мы всего лишь овцы в этом мире, который, как оказалось, принадлежит не человеку. И из всех присутствующих об этом знали единицы. Я бы тоже предпочла остаться в неведении. Слезы все же покатились по щекам. Слезы обиды и страха. Покоя нет, и нет защиты. Мы все обнажены перед нападками демонов.
Подойдя для исповеди к батюшке, я неумело поцеловала его рукав и Библию. Он подбадривающее мне улыбнулся.
— Дочь моя, раз уж ты никогда не исповедовалась, я буду называть тебе грехи, и если ты полагаешь, что виновна в грехе, говори: "Грешна".
Я кивнула, поджав губы, наклонив голову к Библии. Рука батюшки лежала на моем затылке, он немного наклонился надо мной, что бы мне лучше было слышно.
— Лгала ли ты когда-нибудь, дочь моя?
Тут я поняла, что никуда не денешься и придется выложить всю подноготную.
— Грешна. — Прошептала я тихо.
Батюшка продолжал перечислять грехи дальше. И я со стыдом поняла, что не могу сказать ничего кроме "Грешна". Потому что я даже как-то украла у девочки в школе куклу, которая мне очень понравилась.
— Дочь моя, — Я слышала, как батюшка улыбается. — Я перечислил уже все грехи. Надеюсь, в убийстве ты не грешна.
Опустив мои грехи и освятив крестным знамением, батюшка шепотом добавил:
— И помни о прощении, дочь моя. Если уж Господь наш Иисус Христос простил нам его убийство, то и тебе придется.
Я открыла рот, шарахнувшись назад от батюшки, дав повод пересудам за моей спиной. Да, кто же там? Может, отец Пабло раскаялся в том, что собирался выдать меня демонам?
Колокола заиграли весело и задорно, сверкая на солнце. Я ожидала, что с меня падет груз грехов, что дышать станет легко и свободно. Что я выйду под голубое небо, не боясь ничего. Даже если сегодня последний день моей жизни, я буду уверена, что успела все, что хотела сделать.
Ничего подобного. Я все так же брела по жизни сгорбленная под грузом камня знания своего конца. И ничто не могло порадовать меня. Ни небо, каким бы голубым оно не было, ни задорно сверкающие колокола. А, с другой стороны, что жизнь? Наконец-то я отмучаюсь, и буду пребывать в покое, подгрызаемая червями. Черт, как все это безысходно и ограничено.
Кевин повел меня в здание церковной школы. Выражение его лица мне не очень понравилось, но я решила не обращать внимания на подобные пустяки, сказав недовольно:
— Да, я знаю, нужно прощать!
К моему глубокому удивлению немногословный Кевин ответил резко:
— Если бы кто-то учел мое мнение, то ни о каком прощении и речи идти не может. Гнать в поганую шею гада!
Я так и последовала за Кевином с отвисшей челюстью. Да, что это со всеми ними? Не думаю, что Кевин был бы столь категоричен к отцу Пабло. Значит, все же приполз Ревье.
Мы поднялись на второй этаж, где находилась комната, в которую меня привел батюшка Алексий после утреней службы. Это было только вчера, а, кажется, уже прошло не меньше недели. Войдя в комнату, я почему-то разочаровалась, увидев, что все осталось, как было. Ведь, целая вечность прошла, должно же было хоть что-то поменяться. Меня поприветствовали отцы Милош и Пабло. Подозрительно глянув на последнего, я им улыбнулась, пожелав доброго утра. Но выражения лиц обоих отцов меня насторожили. Осторожные улыбки скорее походили на предупреждение о том, что мне лучше на хорошие новости не настраиваться.
