Юлька кое-как смешала сыр и макароны и выскочила в коридор. Стукнула в бабушкину комнату, крикнув «готово», и понеслась к своему компьютеру.
Только бы не забыть, что еще надо наслаждаться романом с Алексом, напомнила себе Юлька, набивая письмо. И плевать, нужно ему что-нибудь от ее деда или нет. Может, в конце концов, получится увлечься им и забыть о художнике.
ГЛАВА 9
КУРЬЕР ИЗ ЧАКО
Чако Бореаль, январь, 1957 год
Максим допил мате и со вздохом вытянул ноги, наслаждаясь дружелюбным теплом костра, огонь которого в сумерках казался полупрозрачными крыльями больших блеклых бабочек. Дым разгонял насекомых; где-то за хижинами потявкивали собаки, не поделившие пищу. Хосе куда-то исчез, и сейчас Максим был рад этому. Вид Хосе о многом напоминал ему, а Максим не хотел вспоминать.
Диего лежит перед ним ничком, из его шеи торчит что-то маленькое и черное. Максим не сразу догадывается, что это дротик. Раскрыв рот, он смотрит в лес, но тут на него налетает Хосе и сбивает с ног. Они валятся в яму между огромными корнями, вырытую мегатерием; Хосе, лежа на боку, выдергивает из-под себя винтовку и осторожно выглядывает, и Максим, ничего еще не понимая, снимает с плеча свою.
Мул дико визжит, закатывая глаза, и падает на бок. Его ноги бешено бьются, голова судорожно закидывается назад. Подпруги лопаются. Потом лопаются ремни, стягивающие вьюки, и на землю вываливаются пестрые ткани, ножи и пакет со стеклянными бусами и зеркалами. От взгляда на бусы Максиму становится нестерпимо стыдно. Увера начинают стрелять; Максим глохнет. Он видит, как Пабло кричит, широко раззявив рот, и как под его нижней челюстью дрожит куцее оперение короткой стрелы.
Максим истерически стреляет куда-то в глубину леса, и из-за дерева вдруг выходит голый мальчишка с изумленным лицом. По его груди течет тоненькая струйка крови. Он делает несколько неверных шагов к Максиму и падает. Смуглая рука загребает листья, в которых блестят рассыпанные стеклянные бусы.
Патроны кончились. Максим и Хосе смотрят на лежащего на открытым месте мертвого мула, – во вьюках есть запас, но добраться до них невозможно. За деревьями мелькают, перебегая и подбираясь все ближе, люди с кожей цвета черной меди. Максим не чувствует страха – лишь какую-то сосущую пустоту. Хосе отбрасывает винтовку и приподнимается, выглядывая из-за корней.
Издалека доносится предупреждающий крик, и подобравшиеся совсем близко индейцы настороженно замирают. Максим всем телом прижимается к земле и чувствует ритмичную вибрацию – кто-то идет к ним, тяжко ступая, кто-то огромный. Дикари испуганно оглядываются и начинают отступать. В конце концов, один из них не выдерживает и, вскрикнув, переходит на бег. Паника заражает остальных: они с воплями бегут прочь, и Максим облегченно вздыхает.
Глаза Хосе лезут из орбит. Он молча тычет пальцем куда-то в лес; Максим смотрит туда, и его сердце дает сбой. Максим медленно поднимает фотоаппарат и жмет на спуск.
Он продолжает снимать, даже когда от дыхания мегатерия начинают шевелиться волосы на голове. Максим чувствует его едкий, удушающий запах, запах болот, крови и земли. Он смотрит в крохотные багровые глаза, в которых бьются безумие, ненависть и тоска. Он снимает, не слыша Хосе, не чувствуя, как тот тянет его за рукав, пока не кончается пленка, а потом бросается следом за Увера.
Они бегут, продираясь сквозь кустарник, выворачивая ноги на кочках; листья тростника хлещут по лицам, оставляя кровоточащие порезы; они бегут, и Максим спиной чувствует взгляд мегатерия.
…Трое боливийцев обыскивают рюкзак Максима, пока начальник патруля держит его под прицелом. Максим понятия не имеет, куда исчез Хосе, и это тревожит его и обнадеживает. Один из пограничников радостно восклицает и подбегает к командиру с фотоаппаратом в руках. Максим протестующее кричит, протягивая руки, пуля выбивает фонтанчик земли под ногами. Максим останавливается и торопливо пытается объяснить, что именно он фотографировал. С минуту его внимательно слушают.
Потом начальник отряда, пристально глядя в глаза Максиму, с холодной улыбкой выдергивает из фотоаппарата пленку и отшвыривает ее прочь.
…По лицу мертвого боливийца ползет, деловито шевеля усиками, большой жук. Хосе молча подбирает засвеченную пленку и отдает ее Максиму; тот послушно берет ее, не пытаясь объяснить, что теперь это мусор.
– Я думаю, что мы все-таки в Парагвае, и они были не правы, – говорит Хосе, и тогда Максим начинает смеяться. Он задыхается, по лицу текут слезы, живот сводит, но остановиться он не может.
– В чем дело? – бешено спрашивает Хосе.
– Диего… – говорит Максим, давясь от хохота. – Диего было бы смешно.
Его смех переходит в рыдания, и Хосе какое-то время смотрит на него мертвыми глазами, а потом изо всех сил бьет по лицу.
Максим сидит на земле, глотая теплую кровь, текущую из разбитого носа, и все еще смеется.
Завопил в хижине младенец, женский голос затянул успокаивающую, заунывную мелодию. Максим узнал колыбельную, которую пели когда-то и ему. Он прикрыл глаза, задремывая, но тут рядом зашуршала под ногами трава, и к костру подошел один из молодых воинов.
– Кавима тебя звал.
Максим неохотно поднялся и пошел за ним. Хижина Кавимы стояла на отшибе. Подойдя к ней, индеец тихо вскрикнул и ускорил шаг. Максим заспешил следом. Кавима лежал перед входом на одеялах, и, видимо, спал – его глаза были закрыты, а грудь тяжело, но мерно вздымалась. Звенящее облачко москитов вилось над лицом, несколько насекомых впились в руки, но он не реагировал на них. Над Кавимой стоял, оскалившись, Хосе, и его пальцы сжимались и разжимались, будто птичьи когти. Не слыша шагов Максима и воина, он быстро посмотрел по сторонам и жадно склонился над стариком.
– Ты что, Хосе? – испуганно воскликнул Максим. Тот посмотрел на него, как на пустое место. Подбежавший молодой индеец крепко схватил Хосе за локоть и оттолкнул от хижины. Увера обмяк и сгорбился, будто став меньше ростом, хищное напряжение исчезло. Не говоря ни слова, он пошел прочь, его руки безвольно свисали, как у большой исхудавшей обезьяны. Индеец, недобро бормоча под нос, двинулся следом.
Удивленный и встревоженный, Максим обернулся к Кавиме. Тот лежал с широко раскрытыми глазами. Неизвестно, заметил ли он Хосе, но сейчас явно был в сознании.
– Говорят, вас вернулось двое из четверых, – сказал он, пристально глядя на Максима.
– Да, – ответил тот, сглатывая.
– Двое… Но все-таки вернулись. Значит, я был слаб… – теперь Кавима говорил будто бы сам с собой, и Максим, хоть и не понимал, о чем идет речь, не решался перебивать его. – Значит, это была слабость, а не здравомыслие. Но мне позволено исправить…
Кавима поманил крючковатым пальцем. Максим присел рядом с ложем и склонился над стариком.
– Он отдал тебе волшебную вещь.
Максим вздрогнул: с тех пор, как они вернулись в поселок, Хосе заговорил впервые.
От былой лихости Увера не осталось ни следа. Хосе ссутулился и двигался осторожно и напряженно, будто каждое движение причиняло боль. Сейчас он сидел у костра, обхватив колени руками, и неотрывно смотрел в огонь. Узкое лицо Хосе густо заросло щетиной, в которой пробивалась седина, глаза ввалились. Сейчас он смотрел на Максима так, будто очнулся от глубоко сна и не может понять, где находится.
Максим молча кивнул.
– Что она делает, эта штука? – вяло спросил Хосе.
– Морок… Она наводит морок, – ответил Максим. – Показывает то, чего нет. Может быть, то, что могло бы быть… Кавима сказал, что это плохая, злая вещь.
– Тогда зачем он отдал ее тебе?
– Чтобы я отвез ее Беляеву, – Хосе чуть шевельнулся, но Максим не заметил этого. – Генерал поймет, что с ней делать. Сможет поступить правильно.
– Поступить правильно! – Хосе горько ухмыльнулся. – Ты думаешь, это так? Думаешь, правильно вообще существует?
