– Помогите! – прохрипел мальчишка разбитым ртом. – На помощь!..
– Никто… тебе… не поможет… Кому… ты… нужен… – в такт ударам выдохнул староста. Жилы на его лбу вздулись.
– Хоть кто-нибудь… – чувствуя, как уплывает сознание, выдохнул Пукы. Ему даже показалось, что из его уст вырывается совсем незнакомый испуганный голос: – П-п-помогите…
Звезды закружились вокруг, полыхнули. Пукы мгновенно ослеп, и на него навалилась тьма гуще самой Ночи.
Тьма сменилась серой промозглой мглой. Свернувшийся калачиком, Пукы лежал, погрузившись в медленно движущийся туман. Бесформенные темные фигуры скользили сквозь мглу вокруг мальчишки. У ног его текла Река. Великая река. Она была огромна и беспредельна, а воды ее темны и маслянисты – и вызывали страх. Казалось, в ней заключены все реки Средней земли, и Верхней, и Нижней. Она то струилась спокойно и величаво, то начинала бушевать и покрываmься белой пеной, как на горных перекатах, зарастала льдом, вырывалась из-под льда… И все это происходило враз, одновременно. От ее вод невозможно было оторвать глаз. Пукы вгляделся в темные глубины. Постепенно сквозь густую и совсем непрозрачную воду начали проступать контуры человеческих фигур, развалины…
Беззвучно крича, какие-то люди – Пукы они показались смутно знакомыми – лупили скорчившегося на земле мальчишку. «Забьют, однако. Не повезло бедняге!» – с сочувствием подумал Пукы.
– Эт-то мне с т-тобой, к-кажется, не повезло, – раздраженно буркнул заикающийся голос. – Д-для кого я тут с-стараюсь? Т-ты д-делать что-нибудь думаешь, или мне снова ч-через т-тысячу Дней возвращаться?
Ошалевший Пукы даже не успел задуматься – что за голос, зачем он собирается возвращаться через тысячу Дней, да еще снова… Картинка в Великой реке резко приблизилась, и Пукы с отчетливой ясностью понял – это же он! Его бесчувственное тело валяется там, под ногами. Его забьют, однако! Ему не повезло!
Видный сквозь воду ор подхватил с земли палку и вскинул ее над головой. Сидящий у темной воды Пукы протестующе пискнул… Опустив руку в воду, попытался перехватить поднятую дубину. Ничего не вышло. Неожиданно Пукы почувствовал, что совсем недалеко находится что-то живое – и доступное ему! Недолго думая, мальчишка сгреб это живое за шкирку – он и сам не понял как! – и с размаху швырнул в ора.
Истошно визжа и дрыгая лапами, перед физиономией ора прямо в воздухе возник… его собственный пес! Здоровенный серый вожак врезался в хозяина, и оба кубарем покатились по земле. Вожак вскочил и, исходя слюной от злобы, яростно рванул хозяина за воротник меховой парки.
В толпу ворвались поселковые псы. Морды у них были совершенно ошалевшие – будто они и сами не понимали, куда бегут, зачем рычат и кого кусают. Поджарый пес, облезлый, как заяц после Ночи, выскалил клыки на мать Тан. Женщина отчаянно завизжала:
– Это же наш Клык! Наш Клык!
Обычно тихий и спокойный зверь, безропотно таскавший поклажу или лениво валяющийся у дверей дома, вцепился в одежду хозяйки. Отмахиваясь ременным арканом, вопил Аккаля, атакованный собственной ездовой упряжкой.
Отчаянно лая, псы метались между людьми, как бешеные бросаясь на хозяев. Те орали – наполовину грозно, наполовину испуганно. Только старый шаман невозмутимо застыл среди безумия. Один из псов длинным прыжком кинулся к нему…
– Мальчишка ты еще – на меня… – старик ухмыльнулся, – …чужой хвост поднимать. Вот Дней через двадцать… – Он резко ударил пса в нос.
Плавающий в серой мути Пукы едва успел удивиться – с кем шаман сейчас говорит? – и тут же получил по носу. Больно!
Старый шаман отшвырнул прочь присмиревшего пса и легко, как молодой, вертясь между отбивающимися от собак людьми, кинулся к бесчувственному телу на мерзлой земле. Склонился над мальчишкой и тихо, протяжно запел…
Вода перед склоненным лицом Пукы разлетелась мелкими брызгами. Две старческие руки вынырнули из темной глади реки, ухватили Пукы за шиворот и дернули на себя… Пукы рухнул в воду – ледяную и кипящую одновременно – и понял, что захлебывается…
Белый наст и низкие деревья тундры неслись ему навстречу. Он лежал на чем-то твердом. Мучительно болело избитое тело. Пукы попытался подняться…
– Лежи! – знакомая рука прижала его. Пукы повернул голову. Рядом была мать. Легкая нарта, запряженная крупным серым псом, уносила их по ледяному полю прочь от пауля.
– Мама! Мама! – забормотал Пукы, захлебываясь слезами. – Что со мной, мама? Серая мгла! Тени! Голос! Где я был, мама? Где?
– Ничего, сыночек, сейчас, – явно не понимая, о чем он спрашивает, бормотала мать, обнимая Пукы за плечи. – Отъедем подальше. Не погонятся. Шаман не пустит. Обещал. – Вопреки собственным словам мать обеспокоенно поглядывала назад. Погони действительно не было. – Все, я тут спрыгну! – выкрикнула женщина, приподнимаясь, чтобы соскочить с нарты.
– Куда ты, мама? Нет! – Пукы отчаянно вцепился матери в сахи[8], и оба они на полном ходу скатились в снег.
Отплевываясь, мать вскочила, встряхивая Пукы, как нашкодившего щенка:
– Ты у меня совсем глупый?
Почувствовав, что нарта стала легче, пес уже разворачивался к ним, виновато поскуливая. Кажется, извинялся, что потерял седоков.
– Я ничего не понимаю. Я был… Как я тут очутился? – не обращая внимания ни на пса, ни на грозные крики матери, требовал Пукы. – Поселковые на меня кинулись, Тан кричала… – Он вдруг ясно вспомнил, что кричала Тан. – Что с Орунгом, мама?
Женщина замолчала и опустилась в снег, будто у нее разом кончились силы.
– Пропал Орунг! – тихо прошептала она, и на глазах у нее заблестели слезы. – Вэса они нашли. И яму с кольями выкопали – как раз над самой рекой. Только Вэс из нее вырвался. Брюхо пропорол, метался. За охотниками погнался. Еще б чуть-чуть – всех передавил. Орунг копье Вэсу в ногу воткнул. Вэс в реку сорвался, лед пробил и под воду ушел! И Орунга за собой утащил. Мужики говорят, Вэса еще попробуют достать. А Орунга… – она замотала головой, разбрызгивая слезы со щек, – Орунга так и не нашли.
Пукы молча ткнулся маме головой в плечо. Так они и замерли, сидя в снегу, и только растерянный пес топтался вокруг них, жалобно поскуливая и то и дело тычась влажным холодным носом.
– Думаешь, я виноват? – не отрывая лица от маминого сахи, тихо спросил Пукы. – Что Орунг…
Мама не ответила. Отстранилась, решительно отерла слезы ладонью:
– Я тебе лук Орунга положила, ловушки его, снегоступы… Уходить тебе надо. Не простят тебе люди.
– Куда ж я – в тундру? Один? К эрыгам в зубы? Я ж там не смогу… – Он замолчал – вслух признаваться, что не сможешь выжить в тундре, невыносимо. Почему мать заставляет его это говорить? Почему отсылает его? – За что меня так? – Слезы неудержимо покатились по впалым щекам Пукы. – Я ж хотел, как учили… Как правильно…
