Ворота открыты, выломаны. Площадка перед центральным входом заполнена молодежью, взявшей в полукруг одну из машин детективов. С этой парочкой Виктор Ильич знаком ещё не был и отметил для галочки, что один — блондин, другой — в темных очках а-ля Джон Леннон. Блондин упёр дуло своего пистолета в лоб какого-то бритоголового недоноска и что-то говорил, а а-ля Леннон переводил мушку оружия по толпе с одного на другого. Второй автомобиль стоял поодаль, и кучерявый со своим напарником тоже держали оружие наготове. Первый выстрел, по-видимому, предупреждающий, и теперь каждый из детективного квартета готов разрядить магазины в почти неуправляемую толпу при малейшем подозрении на новое буйство. Блондин говорил громко и, похоже, для толпы. Виктор Ильич слышал голос, хотя не мог разобрать слов, но о смысле догадаться несложно. Бритоголовый бросил велосипедную цепь. Виктор Ильич не сомневался, что на недоноска подействовали слова детектива, а не сирены патрульных машин. Бритоголовый и иже с ним медленно развернулись к выходу. За ними неохотно ретировалась и остальная масса чокнутых фанатов.
Повыскакивавшие из машин менты без разбору скрутили несколько человек. И тут, словно у толпы пропала заторможенность после выстрела, сборище вмиг рассыпалось по улице, как бисер.
Инцидент, можно сказать, исчерпан. Только вот надолго ли?
Виктор Ильич поспешил вниз, к чёрному входу. Ему были интересны подробности.
И подробности вселили ещё большее беспокойство.
Оказалось, что клика бритых — это так называемые скинхеды, гнавшие на велосипедах к музею Клинова восемь суток аж из самого Екатеринбурга. Да уж, тут любого охватило бы бешенство! Откуда им было знать, что музей внезапно закроют по каким-то техническим причинам (тем более что причин вроде как и не было), когда они покроют уже больше половины своего пути? А даже если бы у кого-нибудь из них и было радио, то вряд ли, затеяв подобную экспедицию, они повернули бы восвояси, не выказав своего яростного возмущения музейным крысам. Виктор Ильич читал о движении скинхедов, провозглашающих неонацизм и национализм и под личиной гипертрофированной любви к родине творящих насилие, а зачастую — несущих смерть. До какой же дикости нужно довести народ?.. Но в данный момент странно другое: новоявленные пришельцы — скинхеды входят в ряды… а вернее, в толпу безбашенных фанатов Кошмарного Принца! Ладно, готы там или мистики какие, но бритые… хм… Виктор Ильич сказал детективам о своём подозрении, что эти отморозки так просто не отстанут. Детективы согласились и посоветовали смотрителю не высовываться без надобности.
— Нам хорошо платят, Виктор Ильич, — сказал блондин. — Чтобы считать любой наш риск оправданным… в отличие от вас. Поэтому лучше поскорее решайте свои… э-э-э… технические проблемы, а мы позаботимся обо всём остальном.
— Я постараюсь, ребята. Я стараюсь! — сказал Виктор Ильич.
Пока Егор был поглощен проникновением в тайны мироздания, которые еле укладывались в его детском сознании — и это притом, что всё познанное им являлось лишь мизерной частью всего сущего. Див творил страх. Ему часто приходилось отрываться от своего главного занятия, чтобы удовольствовать чрезмерную и такую смехотворную пытливость мальчишки и помогать ему в элементарных фокусах, как гипноз людских масс или оживление блохастых кошек. Див был разочарован крепостью юного рассудка, он надеялся заставить свихнуться мальчишку, однако ж, только распалял его аппетит ещё больше. В результате чего проклятый ребенок покусился на его пищу: он захотел вернуть душу своего друга оттуда, куда легко угодить, но трудно выбраться. Этого Див позволить не мог! Силе разума мальчишки оказалось нелегко противостоять — видимо, Егор действительно был избранным, но не осознающим себя избранником в силу младости.
Див удерживал Егора ложью и неведением. Неудача с вызволением из комы Лёши у Егора вызвала сильнейший шок и стала поводом для осознания вины. И Див усилил в нём чувство вины, причинив важную боль…
Но до того как Егора скосила эта самая важная боль, мальчик окунулся в мир тяжких реалий, где он словно стал участником передачи «Хроники милицейских будней». Казалось, всё рушиться.
Всё и рушилось.
Виктор Ильич вырвался из романа, едва до уха донесся звук сыпавшегося стекла. Как и выстрел, подобный звук был знаком ему, знаком особо, в детстве он не раз налетал с ватагой шантрапы на пельменные и булочные. Этот звук ассоциировался с выплеском сумасшедшей дозы адреналина. Первым порывом Виктора Ильича было желание бежать и прятаться. Он чудом удержался в офисном кресле. С прыгающим, точно теннисный мячик, сердцем смотритель подумал, что уже в который раз что-то или кто-то прерывает его писательство, и частота прерываний весьма напоминала осмысленную настырность — нечто тормозило процесс. И Виктор Ильич подозревал, что хорошего из этого выйдет меньше малого, потому как совокупность внешних и внутренних факторов создавала благодатную почву для размножения инсургентов в геометрической прогрессии. Но почему же Кошмарный Принц допускает подобное? Уж кому-кому, а ему от этого проку нет. Ведь нет?..
Виктор Ильич глубоко вздохнул, успокаивая сердце и соображая, на какое окно покусились вандалы. Не определив, он решил, что разумнее всего спуститься вниз, а там уж разобраться.
У чёрного входа его уже дожидался детектив.
— Мы знали, что вы появитесь. Закройтесь и не высовывайтесь… пожалуйста! — приказал блондин и в подтверждение весомости своих слов надавил на дверь.
Виктору Ильичу ничего не оставалось, как подчиниться.
Он хотел найти разбитое окно. Раз он услышал звон так отчетливо…
— Дай Бог, чтобы это был не витраж! — перекрестился смотритель и открыл дверь спальни.
Первое, что он отметил, это неповрежденный витраж. Второе — пыль. Не простая дисперсная, с которой все давно свыклись, а дорожная — толстый-толстый слой дорожной пыли. Словно ветром накатанная на пол и мебель. Виктор Ильич вспомнил, как в прошлый раз спальня показалась ему пыточной комнатой, и поспешил включить свет, чтобы электричество развеяло полумрак, а вместе с ним и наваждение.
Но при свете люстры пыль стала реальной. Мелко перемолотый состав песка, земли и глины ковром в дециметр покрывал пол. Окно, стены, зеркало были серого цвета, равно как и кровать, и ваза с хрустальным цветком, словно спальня переместилась за экран черно-белого телевизора. У Виктора Ильича самопроизвольно возник стыдливый вопрос — а когда он здесь в последний раз убирался? Виктор Ильич осторожно ступил в пыль, та облачком окутала ботинок, осев на брюках. Смотритель возмутился. Даже за месяц… за год не накопится столько пыли, такой пыли! Здесь не продуваемая ветрами пустошь в конце-то концов! Он досадно пнул пыль, а она будто того и ждала. Взметнувшись вверх, пыль крохотными завихрениями стала стремительно подниматься вся, объединяясь в единый торнадо. Ещё немного промедления и пыль готова была поглотить человека. Виктор Ильич точно в обратной отмотке кадров отступил назад и закрыл дверь. Потрясение не сходило с его лица, пустой взгляд созерцал пыльные штанины и обувь. Запоздало захолонуло сердце,
