Какие топоры, какие стрелы?!
Отобрать — устранить угрозу — и бросить отобранное, чтобы дальше идти налегке.
Без оружия хорошо обороняться. Без оружия трудно нападать.
Для этого в народе дварров присутствовали вторые.
Нет, вторые могли слушать Единого, и слушали, и слышали, но по природе своей они были не способны познать Его полностью. А значит, истинное знание было скрыто от них.
Управляли народом первые. И прозревали волю первые. И на стенах стояли надежным оплотом всегда первые. Воины-тени. Однако…
Однако вторые, растящие грифонов, готовящие из неразумных чудищ бойцов во имя Отца, вторые покоряли для дварров пространства и вселяли ужас в сердца изнеженных жителей южных городов. Они летели убивать, и хранители-дварры сами не всегда понимали, откуда такая ярость в женщинах-гриффинах. Конечно, первые указывали, куда лететь. Но сами первые, если бы им все-таки пришлось нападать, воевали бы иначе…
Не все женщины становились гриффинами. Чтобы стать гриффиной, женщине-гриме нужно было найти в горах яйцо грифона, и гримы штурмовали самые крутые скалы в поисках своей судьбы. Женщина, вырастившая боевого грифона, получала статус, ее неполная душа обретала недостающую треть, новый образ Отца наделялся именем, а безымянные гримы, вернувшиеся ни с чем, могли лишь сидеть в бою позади гриффины да прислуживать ей и дваррам в повседневной вечной жизни.
Дваррам скоро придется вспомнить разницу между мужчинами и женщинами, сказал Колдун. Значит, скоро будет война. Черные рыцари… Дьявол блаберонский, но откуда они взялись?! Черная сила проиграла свой последний бой давным-давно, чуть ли не триста лет назад…
Я встал и вышел из-под слезы.
Последние мысли были уже только моими. Единый больше не говорил со мной.
Ночь
Шаги на лестнице разбудили тишину. Спустя три торна я услышал приглушенный голос Лайка:
— Гилденхом!
Я не спал. Я размышлял о слезах гор.
Лайк Александр вошел и присел на краешек одной из расстеленных шкур.
Однажды он уже приходил вот так, среди ночи. Тогда он посидел рядом, постоял у окна над темной равниной, а потом сказал: «Они очень нужны нам, Гилденхом. От этого зависит все, судьба мира и судьба Луны.»
Что он скажет сегодня?
Лайк Александр сидит в сворде от меня. Я слушаю его молчание. В его молчании смешаны удивление и растерянность. Редкая смесь для обладателя Светлого Клинка Диайона.
Он встает и, отпечатывая шаги по каменным плитам, подходит к окну. Доля Апвэйна. Мерзлая равнина под студеными звездами. Луна сейчас не видна, но она, конечно же, стремится к полнолунию.
— Знаешь, Гилденхом, почему они не убили нас сразу? — произносит Лайк.
Я молчу, и он продолжает:
— Они увидели звезду. Звезда сказала им, что к ним должен прийти герой. Их герой. С волшебным мечом и одним другом. Посланец Отца Гор.
— Лайк Александр, — выговаривают мои губы, а руки сами тянутся за мечом. — Ты — хнум?!!!
— Нет, — отвечает Лайк. — Я селентинец. Но я их герой. И они готовы в меня верить.
Мы молчим вместе. В моем молчании присутствует раздвоение сознания, желаний, обязанностей. Молчание Лайка постепенно обретает логическую стройность, в конце которой вот-вот появится решение.
Наконец, Лайк оборачивается и сообщает:
— А Колдуна они убили. За учение о восьми стихиях.
Новое утро
Я проснулся под сшитыми вместе грубыми шкурами. Жесткий мех северной свиньи лучше других защищал от холода. Я осторожно освободил голову.
Ритм. Каждое утро похоже на предыдущие. Может быть, в этом секрет счастья? Только нужно иногда менять ритмы. В моей жизни их сменилось уже несколько. Ритм Златограда. Ритм монотонных дорог. Ритм Храма. И теперь — ритм Темного Аметиста.
Опять за пределами нагретого пространства был холод, а за пределами башни — страшный холод; опять я пил горячий отвар, и отвращение боролось с удовольствием; тысячелетняя магия напитка дварров одолевала всепроникающий северный ветер, но я старался не думать, что вслед за временем оникса неминуемо наступит время ясписа. Сегодняшнее утро повторяло своих собратьев-близнецов, точно так же долю назад я старался не думать, что вслед за временем хрисолита неминуемо наступит время оникса. Утро было точь-в-точь таким же.
Внешне.
На самом деле все изменилось.
Появилась двойственность.
Царство камня, в котором я находился, безусловно, совершенно точно было созданием Единого. Каменный стол на тысячи йонов, от замка до перевала, принадлежал Ему. Все в Темном Аметисте состояло из камня, и сам народ дварров был недвижим и неизменен. Я понимал: об него можно разбиться, в крайнем случае сдвинуть с места, но его нельзя изменить. Миссия Лайка представилась мне невыполнимой.
Однако в самого Лайка я продолжал верить.
Почему?
Потому что царством непрерывного преображения были мы. Мы разлились по земле, стремясь заполнить свободное место (я опять повторяю, каждый день я повторяю одно и то же), мы растворили в себе культуры, теории, учения, ни от чего не отказываясь, ничему не подчиняясь. Луна ежегодно переливала нас из одного сосуда в другой, чтобы мы не застаивались, не замирали, ведь стоячая вода — это болото, это ярки, бездарный несчастный народ.
Однако не верить в Единого Отца неизменности и неподвижности я теперь не мог.
Почему?
Потому что благодаря одной Его слезе я узнал, понял, нашел то, чего не знал раньше.
Я почувствовал зов и обернулся. На пороге комнаты стояла Эргэнэ. Она приглашала меня в угол грифонов.
Существо взирало на меня из вольера.
— Как его зовут?
— Эргэнэ!
Рыжее туловище завершалось пушистым хвостом с золотистой кисточкой. Задние лапы неуклюже прогибались: в планы Отца Гор, как видно, не входило, чтобы существо быстро бегало или крадучись пробиралось через лес. Шерсть на загривке по молодости стояла дыбом. Крылья были сложены, а угрожающе вздернутый клюв с трудом уживался рядом с глубокими карими глазами.
Я уже видел грифонов издалека, но на расстоянии двух свордов от «страшного чудовища» находился впервые.
Взгляд его был почти осознанным.
— Эргэнэ? — переспросил я.
А возможно, мне показалось, что я произнес вслух ее имя.
Эргэнэ накинула на грифона странное сплетение кожаных ремней и удобно устроилась между крыльев. Ремень на себя, крылья расправились — и грифон, вдруг сделавшись собранным целенаправленным зверем, поднялся в воздух.
— Выше! — вскричал я.
Пройдет три года, три торна вечных дварров, и он станет настоящим боевым грифоном, взрослым, и тогда никто, кроме Эргэнэ, не сможет даже подойти к нему.
