— Э-э-э! Незнание генеалогии оскорбляет память предков. Но, если хочешь, я могу поискать в библиотеке и найти что-нибудь о тебе. Кто твои родители? Где ты родился?
— Вряд ли здесь будет что-нибудь, — я обвел взглядом стеллажи в сомнении, — Я родился в России. Да и не важно…
Рол подался вперед, вытаращившись на меня как на какое-нибудь чудо света.
— Россия? Старый мир? Ты пришел оттуда?
— Ну да. Послушай, а сколько же я тут провалялся?
Но Рол меня уже не слушал. Он носился по библиотеке, вздымая ногами бумажный снег, сбрасывая свитки со столов и причитая:
— О, светлое небо! Какое счастье, какая удача! Такого случая можно ждать тысячи лет, а тут он сам пришел ко мне в руки!
Замерев вдруг, он беспомощно оглянулся.
— Катастрофа! Где же оно?! Если я его не найду, это же будет ужас что такое! — И принялся с удвоенной энергией ворошить пергамент. Вдруг он радостно воскликнул. — Ага! Вот! Я нашел!
В высоко поднятой руке домовой держал перо и чернильницу. Схватив первый попавшийся чистый лист, он снова уселся в кресло, пристроил чернильницу, погрыз перо и склонился над бумагой…. Однако писать ничего не стал. Когда я уже начал гадать, чего же он ждет, домовой поднял на меня глаза и спросил возмущенно:
— Чего же вы ждете?
— Я? А что я должен делать?
— Диктовать!
— Диктовать?! Что?!
— Все! Расскажите мне обо всем, что произошло за последние тридцать лет в вашем мире. Я хочу знать все об Азии, Китае, Африке, Европе, Америке и, конечно об Англии, старой, доброй Англии — родине моих предков!
Я соскочил с подоконника. Двинулся назад по расчищенной дорожке, поднимая и просматривая листы. Это были деловые письма, сметы, договора, отчеты о строительстве — в сопровождении детальных и достаточно точных планов построек.
— Хорошо. Я расскажу все, что только смогу вспомнить. Но я и сам хотел бы задать пару вопросов. В последнее время весь мир для меня просто сошел с ума, и я хочу иметь разумное этому объяснение.
— Великолепно, молодой человек! Я готов ответить на любой ваш вопрос. Будем задавать их по очереди. — Тут он улыбнулся и лукаво подмигнул. — Только, чур, рассказывать все подробно и точно. История любит ясность.
Аланджир ти Онанья Авил снял запорошенный мукой фартук и, повесив его на гвоздь, вышел под остывающее осеннее солнце. Мельница, большой птицей приземлившаяся на вершину холма, лениво взмахивала крыльями. Ветерок едва шевелил опавшие листья. Серебряные паутинки ткали что-то в хрустально-прозрачном воздухе. Это была осень 1209 года от Рождества Христова. Отец Джеймс помог монахам загрузить последний мешок монастырской муки и пошел расплатиться с хозяином. Еще издали Авил замахал руками.
— Погоди, погоди распускать кошелек, отец. Вот к сочельнику родится у меня дочь, окрестишь ее, тем и расплатишься.
Отец Джеймс широко улыбнулся, увеличив число морщинок у рта. Светло-серые глаза его ласково сощурились под густыми белыми бровями. Стар уже стал отец Джеймс.
— А не сын?
— Хватит! Сколько уж можно? Дочь! Назовем мы ее Кристиной, и пусть голосок у нее будет, что твои рождественские бубенчики, раз уж приспичило ей родиться в такое время! — Мельник подошел, оперся о телегу, настроившись поболтать со старым другом.
— Слыхал новости, Авил? — Отец Джеймс встал совсем рядом, заговорил тише, — что говорят о доминиканцах? «Псы Господни, что идут терзать тела врагов Его». — Джеймс, очевидно, повторял чьи-то слова.
— Крестовый поход папы Иннокентия на еретиков? — Авил пятерней расчесал густую бороду. — Как же, наслышан.
— И что ты об этом думаешь? — Джеймс крутил в пальцах соломинку, через такие, бывало в детстве, пили собранный в берестяные баклажки березовый сок.
— А зачем мне об этом думать? — Авил успокоился, когда понял, куда клонит монах. Уже не первый год в окрестностях Гастингс холла селились беженцы. Пришлые говорили на чужом наречии, а в остальном всем походили на местных. Толковали, будто бы те пришли из Кале, Руана, а иные — из самой Тулузы. — Мы в Бога веруем, в церковь всегда ходим, да и не мой ли дед отдал Гастингс-холл под монастырь, когда старый лорд помер?
— Да я-то все это знаю. Вот только станут ли меня слушать? Кто знает, как оно повернется дальше? Джон — никудышный король. Аквитания, Нормандия, а теперь еще и Фландрия — все наши земли за каналом достались Филиппу. Джон отказался принять папского прелата. Иннокентий очень зол на него. Если в ближайшее время ничего не изменится… — Джеймс замолчал, выжидая.
Авил вынул соломинку из его пальцев, надкусил кончик, пожевал.
— Я участвовал в битве на реке Сенлак. Это было более ста лет назад, Джеймс. Я был так же молод, как и мои сыновья сейчас. Тогда тоже были плохие времена, Джеймс. Норманны пришли на землю саксов. Кто вспомнит теперь о тех днях? Кто расскажет, на чьей стороне я тогда выступал? Только пара стариков вроде меня. Не вечно же Джону сидеть на престоле? Бароны волнуются… Все проходит, Джеймс. Перемелется — мука будет.
— Ну, как знаешь. — Джеймс не мог скрыть досады, отнял и бросил соломинку наземь, — если что… приходи в монастырь.
Вернувшись домой, Авил первым делом увидел Тома. Мальчишка всегда встречал его с мельницы. Крепкий и стройный как молодой тополь, паренек не бежал работы и обещал стать отличным помощником.
— Как отец, Том?
— Уже лучше, дядя Авил. Идемте, мама на стол собирает.
В большой столовой на первом этаже собрались обе семьи. Только мельник Джон, сломавший на днях ногу, обедал у себя в комнате. Авил наскоро вымыл руки, пригладил волосы и сел за стол. Прозвучала короткая молитва, и два десятка ложек одновременно ударили по мискам. Обед как всегда проходил в молчании, и даже дети не очень-то шалили. Лишь налив в кружку эля, Авил позволил себе откинуться на спинку стула и слегка распустить шнурок на жилете. Жена Джона принялась убирать со стола, ей помогали многочисленные дочери мельника. Провожая взглядом маленькую Юдит, которая также не хотела оставаться в стороне и потому несла корзинку с ножами и ложками, Авил подумал, что именно такой и будет его дочь. У него уже было шестеро сыновей, но, Боже, как приятно, когда по дому бегает маленький ясноглазый колокольчик, задорно смеется и вешается отцу на шею, не считая это глупыми нежностями. Улыбнувшись своим мыслям, он встал, поцеловал жену Софью и пошел наверх, навестить Джона.
Выпив эля и поговорив о делах в деревне и на мельнице, два старых друга погрузились в молчание. Авил лениво наблюдал за тем, как солнце, с трудом перевалив высшую точку своего пути, медленно падало куда-то за горы. Джон снова плеснул себе эля, жадно припал к кружке.
