— Не отберешь, — Щенок отступил еще на шаг. — Убегу. Я — быстрый. Ты — хромой. Не догонишь... — Но в голосе его, дрожащем, жалобном, уверенности не было.
— Ты — быстрый. Бегаешь быстрей меня. — Хромой не сводя со Щенка насмешливых глаз, просунул руку за полог Хижины. — Там копье, — пояснил он. — Полетит быстрее, чем ты бегаешь. Догонит.
Слезы ручейками потекли по заросшим дрянным волосом впалым щекам Щенка. Он дернулся было бежать — передумал, остался на месте, моргая испуганно и жалко. Потом медленно, оседая на трясущихся, ослабевших ногах, придвинулся к Хромому, разжал потную ладонь:
— Вот. Хромой добрый — не обидит слабого.
Хромой глянул заинтересованно, не понял, вскинул недоумевающий взгляд на Щенка. Ему показалось, что тот слишком долго и сильно сжимал кулак, так сильно, что порвал кожу ногтями. Но кровью не пахло. Хромой вгляделся внимательнее, осторожно дотронулся. Снял непонятое с трясущейся ладони Щенка, поднес к глазам.
Камень. Маленький, гладкий. Как галька. Щенок взял из реки? Темный. И алый. Снаружи — темный, глубоко внутри — алый. Хромой недоверчиво пощупал камень. Маленький... Вгляделся в него снова — глубокий. Как озеро... Так бывает?
Щенок навалился сзади, сопел, впившись завороженным взглядом в алую искру то меркнущую, то вспыхивающую вновь:
— Протяни к Слепящему, — прерывистый шепот его был жарким и влажным, он неприятно щекотал ухо, но Хромой, не выказав раздражения, не отстранившись даже, послушно вытянул руку к пылающему закатному зареву. И дернулся вдруг, завизжал в бессловесном восторге, как детеныш, как маленький. Как щенок. Потому, что в пальцах его вспыхнул теплым алым сиянием маленький кусочек заката. Настоящий, живой. Свой.
Щенок громко всхлипнул над ухом, и Хромой опомнился.
— Не погаснет?.. — он коротко глянул на Щенка и поразился — такой бесконечной тоской полнились эти пустые и тусклые обычно глаза, в которых дрожали теперь жидкие отсветы невиданного камня...
Щенок судорожно вздохнул, приходя в себя, отодвинулся, мотнул головой:
— Нет. Днем еще красивее. И ночью. Если огонь...
Хромой резко встал, исчез в Хижине, завозился там, загремел чем-то у самого входа. Щенок сделал было неуверенный шаг следом — не посмел, остановился, прижав кулаки к груди, рот его искривился в горькой обиде: обманули...
Он тихонько заскулил, не сводя с задернутого полога набухающих слезами бессилия глаз. Но полог качнулся, и Хромой появился на мостках вновь, прижимая к груди тяжелую скомканную шкуру. Не глядя на шарахнувшегося Щенка, бросил свой сверток на гулкий жердяной настил, сказал отрывисто:
— Выбирай.
Щенок присел на корточки, глянул. Ножи. Из камня. Столько, сколько пальцев на руке, и еще один. Крепкие, тяжелые, на прочных роговых рукоятях. Красивые...
— Один, — Хромой для большей точности сунул к лицу Щенка кулак с отставленным пальцем. — Один — тебе. Выбирай.
И Щенок заплакал. По настоящему, громко, навзрыд. Ошеломленный Хромой смотрел на него, силясь понять и не понимая, а он все плакал, судорожно всхлипывая, царапая лицо скрюченными, сизыми от грязи пальцами с черными ногтями, и косматые костлявые плечи его тряслись в такт сдавленным всхлипам, в которых с трудом можно было разобрать слова — отрывистые, бессвязные:
— Хромой добрый. Добрый. Не обманул. Не отобрал. Добрый к слабым. Щенок — глупый, глупый, глупый. Не смог сказать. Хромой не понял. Не такой нож. Не простой. Священный. Не из Звенящего Камня. Из простого камня, из глины, из дерева — пусть. Но такой же. Совсем такой, как Священный Нож...
Глаза Хромого стали круглыми:
— Нож, совсем похожий на Священный Нож Странного, но из глины?! Для чего такой?! Этими, — он ткнул пальцем во все еще лежащие перед Щенком ножи. — Этими — резать, протыкать, убивать. Эти — сила для слабых. Нож из глины, из дерева! Пусть совсем как Убийца Духов, но из глины! Зачем?!
— Амулет, — рыдал Щенок. — Сделает меня сильным. Не сильным руками, сильным здесь, — взвизгнул он, ударяя себя тощими кулаками в хилую грудь, туда, где сердце. — Сделай, Хромой! Сделай Щенка воином! Сделай!.. — он зашелся в надрывном кашле.
Хромой медленно покачал головой:
— Глупый. Совсем глупый. Не щенок — хуже.
Он подумал, покусал губы, спросил:
— Покажешь, где нашел Закатный Камень?
Щенок медленно поднял на него заплаканные гноящиеся глаза, вспыхнувшие сумасшедшей надеждой на несбыточное, закивал торопливо и часто.
— Хорошо, — Хромой нагнулся собрать разложенные им перед Щенком ножи. — Приходи через три заката. Сделаю.
Утро ворвалось в сон бешеным грохотом Большого Тамтама. Хромой перекатился через ложе, вскочил. Завизжала свалившаяся с него Прорвочка, в голос заплакала проснувшаяся Кошка, мгновенно осознавшая, что значит это, внезапное.
Хромой не слышал их криков и плача, не им принадлежал он теперь. Его звали исступленный барабанный гром, топот множества торопливых тяжелых ног по прогибающемуся настилу и многогласный, захлебывающиеся, давящийся истерической яростью полурев-полувизг: «Бей, бей, бей, убивай!!!»
И будто сама собой влилась в ладонь хищная тяжесть копья, и будто сам метнулся с дороги вспугнутый полог, и едва родившийся день вонзился шалым светом в сонные еще глаза, ворвался в грудь стылым порывом ветра, отравленного свирепой злобой. И злоба эта подхватила с места, швырнула Хромого в бегущую толпу исступленных воинов...
Бежали все. Бежали Безносый, и Чуткое Ухо, и Косолап; и Голова Колом на бегу натягивал лук; и Укусивший Корнееда грузно переваливался, торопясь, хрипел надсадно, потрясая страшной своей дубиной, утыканной клыками Серых Теней; и Хранитель Священного Ножа черной тенью мельтешил в толпе, выл, выкрикивал что-то, но крики эти вязли в звонком сухом перестуке множества амулетов, вплетенных в его спутанные космы...
Хромой поскользнулся, захлебнулся волной душного запаха, бросил вниз торопливый взгляд (липкая лужа, женщина — вспоротый живот, кровавое мясо ободранной головы) и его сорванный клокочущий рык перекрыл и разноголосицу прочих, и грохот Большого Тамтама: «Убивай немых! Рви, убивай, убивай!!!»
Мостки у берега были разобраны, но Хромой, перескочив сходу через дозорного, еще дергающегося на дымящихся алым жердях, продрался сквозь запнувшуюся толпу, прыгнул изо всех сил (вода тяжело ударила в грудь и в лицо, белой пеной смыла окружающее из глаз), вынырнул задыхаясь, торопливо погреб к берегу, не выпуская копья, а вокруг кипело от рушащихся в озеро воинов: «Убивай, убивай, убивай!!!»
А в стороне, целясь тяжело вспарывающим гнилую воду носом в непролазно заросший заливчик, выгребал большой челн. Потные орущие гребцы нечеловечески часто и в лад дергались, взмахивая веслами, и сам Каменные Плечи стоял во весь рост среди них, высоко подняв обеими руками огромный топор, и широкое лицо его было бешеным и ужасным. Вот челн с треском и хрустом вонзился в прибрежные заросли, и те, кто были в нем, с остервенелым ревом ринулись на берег, будто взбесившееся стадо рогатых, исчезли в мельтешении измочаленных ветвей, во взметнувшихся вихрях оборванных листьев. И только по треску и кипению зарослей, да по истошным воплям, да по тяжелым чавкающим ударам можно было следить, как они, невидимые, сшиблись с невидимыми же и выжимают их на чистое, навстречу выбирающейся на открытый галечный берег захлебывающейся жаждой убийства толпе...
