плечами Кадмил. – Семела сейчас во дворце. И там же твоя сестра, Эвника. Действуй!
В синем полумраке лицо его светилось, как серебряная монета. Акрион потоптался на месте, взлохматил волосы и, буркнув: «ну, я пошёл тогда», с оглушительным треском полез сквозь фисташковые кусты обратно на дорогу.
Они молча шли меж двух стен леса, в шуршащих ветвями сумерках. Луна ещё не взошла, но фронтон Ликея белел на фоне сине-черного неба, и колонны храма напротив несли ночную вахту, как окаменевшие солдаты. Совсем рядом ухнула сова; пролетела над головой, неслышно обнимая воздух мягкими крыльями. «Символ Афины, – подумал Акрион. – К добру». Уверенности не прибавилось, но зато сильнее стало чувство собственной правоты.
Полчаса спустя впереди замаячила плотная масса городской стены. Диохаровы ворота были, по счастью, ещё открыты.
– А всё-таки здорово, что вы с Аполлоном столковались, – вдруг сказал безразличным тоном Кадмил. – В случае отказа он бы на тебя наслал безумие. Не самая приятная штука.
– Безумие? – опешил Акрион.
– Ну да, знаешь, как оно бывает: кретинизм, припадки, слюни до пола, – Кадмил изобразил жестами. – Бегал бы голый по улицам и орал благим матом. Обычное наказание для тех, кто ослушался богов. Не все соглашаются, м-да.
– Что же... что же ты раньше не сказал? – Акрион не знал, пугаться или сердиться.
– Ну, можно было бы, конечно, – неохотно согласился Кадмил. – Только это бы ограничило твою волю к решению. Фактически, Локсий принудил бы тебя к мести. А так дела не делаются. Понимаешь, боги очень трепетно относятся к свободе воли смертных... Ну да я уже говорил.
Акрион промолчал, не решаясь вымолвить то, что вертелось на языке.
– Да ты же согласился, чего уж теперь, – пожал плечами Кадмил.
Акрион открыл было рот, чтобы всё же высказаться, но тут их позвал со стены давешний стражник:
– Эй, поэты-певцы! Чё, уже всё выпили? А флейтистки-то, флейтистки там были?
– Флейтисток мы в роще оставили, – откликнулся Кадмил. – Можешь сходить, поискать. Найдёшь – тебе тоже на флейте сыграют!
Под хохот стражников они прошли воротами в город. Афины ещё не спали. За стенами домов слышны были житейские звуки. Мирно, деловито звякала глиняная посуда, кудахтали куры, покрикивали на рабынь женщины, где-то нестройно пели мужчины: вечер был временем симпосиев. Тёмная масса Акрополя дыбилась до самого неба, и наверху волшебно светились, подобно рукотворным звёздам, два золотых пятна: наконечник стрелы Аполлона и гребень на шлеме Афины.
Дорога вокруг древнего холма была сплошь деревянной. Стоптанные, истёртые тысячами ног бруски звенели под сандалиями. Над головой чернели щелястые дощатые навесы, сквозь прорехи меж досками на путников глядели первые, ещё не в полную силу горящие звёзды. По левую руку проплывали погружённые во тьму лавки, закрытые на ночь, но хранящие дневные ароматы, так что можно было с уверенностью сказать, чем здесь будут торговать с утра: пряности, фрукты, рыба, вино, масло, сыры, лепёшки, оливки, снова масло, снова вино, снова пряности…
Навстречу нестройным беспечным шагом прошёл караул с факелами. Акрополь остался позади, дорога свернула в район Коллитос, и на фоне уже почти чёрного неба проступила знаменитая башня царского дворца.
Та самая башня, где вчера всё произошло. Вчера, только вчера.
– Ты только не давай волю чувствам, – сказал вдруг Кадмил серьёзно. – Помни: пока Семела тебя не признает и не возведёт на трон, ты – в её власти. Думаю, у тебя целая бездна вопросов к ней. И не все они простые. Не торопи события.
Акрион вздохнул.
– Она... – горло почему-то сжалось, пришлось сделать ещё один трудный вдох. – Она солгала. Утром, на агоре. Сказала, что Ликандр умер от болезни. Почему?
– Это тебе как раз и предстоит выяснить, – ответил Кадмил. – Как твой наставник, могу лишь сказать, что Семела имеет прямое отношение к тому, что произошло. Дальше – сам.
Акрион сжал кулаки.
– Я узнаю, – проговорил он.
– Только спокойно, – предостерёг Кадмил. – Не в наших... То есть, не в твоих интересах сразу лезть в драку. Иначе путь героя может закончиться, едва начавшись.
Дворцовый холм возвышался перед ними – пологий, поросший тёмно-фиолетовыми в ночи деревьями. Акрион замедлил шаг и обернулся к Кадмилу.
– Я, может, и был одурачен всю жизнь, – сказал он твёрдо, – но это не делает меня дураком. Не беспокойся, вестник Долий, буду осмотрителен. Не дам волю чувствам.
– Для друзей – просто Кадмил, – напомнил Кадмил.
– Я счастлив, что у меня есть такой друг, – искренне сказал Акрион.
Они пожали руки – древний жест, дексиосис, который означал: «У меня нет зла против тебя». Означал: «Я доверяю тебе». Означал: «Рад тебя видеть».
– Ну, иди, – бросил Кадмил. – Аполлон в помощь. Если что, я рядом.
Акрион энергично кивнул, развернулся и быстро зашагал вверх по холму. Божественный наставник ждёт от него самостоятельных действий. Что ж, пришла пора выказать характер. Вот он, герой лучезарного Феба. Следует навстречу судьбе. Один, без оглядки и страха.
Деревья по сторонам дороги хранили молчание, устав спорить с ветром.
Дворцовая ограда – каменная стена в десять локтей вышиной – была всё ближе.
Всё ближе были ворота.
Как прошлой ночью.
Всё ближе.
Акрион, чуя мерзкую слабость, подошёл к воротам и толкнул створки. Будто во сне. Вот сейчас они раздвинутся, как тогда, бесшумно и зловеще...
Створки были заперты и не подались ни на палец. Зато отворилось маленькое окошко на высоте человеческих глаз.
– Кто идет? – послышался ленивый голос стражника.
Акрион оглянулся. Кадмила нигде не было видно.
Невольно мелькнула мысль, что рукопожатие-дексиосис – это, кроме прочего, жест, которым афиняне испокон веков прощались с умершими.
– Ну? – поторопил стражник. – Так и будешь молчать? Чего припёрся-то, малый?
Акрион набрал воздуха животом, как учил Киликий, и рявкнул, словно был на орхестре перед публикой:
– Здесь сын покойного Ликандра Пелонида! Открой, чтобы я мог соединиться с семьёй!
Повисла тягостная, какая-то совсем не театральная пауза. С той стороны ворот отчётливо сплюнули.
– Иди-ка ты к херам, пока я добрый, – доверительно посоветовал стражник. – Не лучший нынче день для дурных шуточек.
– Нет, правда, – растерянно сказал Акрион. – Я его сын. Много лет...
Он в отчаянии ловил разбегавшиеся мысли, силясь придумать хоть что-нибудь дельное. Но ничего не придумывалось, и пришлось говорить, как есть.
– Я много лет рос
