И сейчас в свойствах видео я ищу как раз эту защиту.
Если мама работала на УНЗД, если она действительно наблюдала за мной и делала отчеты управлению, то здесь должен быть код безопасности.
— Эва, что ты делаешь?
Блин, ну чего он пристал! Не видит, что ли, что человек занят.
— Она проверяет подлинность видео, — умничает парень из-за моего плеча. — Считает, что это монтаж.
Так, вот эта строчка кажется очень знакомой, а вот это…
— Нет, уже не считаю, — немного потерянно говорю я, бездумно глядя в экран компа.
Значит, правда… Мама… Моя самая любимая мамочка…
Я делаю глубокий вдох, стараясь держать себя в руках и медленно выдыхаю. Помогает, но не слишком. Если Людмила Железнова взяла меня в свою семью по приказу, если с самого начала знала, что я лаэра, и наблюдала, скрупулезно фиксируя в видеоотчетах любые изменения в моем поведении, то у меня всего один вопрос — для чего УНЗД нужна была такая долгая операция?
Поднимаю голову и встречаюсь взглядом с чистыми голубыми глазами Авроры. В них жалость…
Дожили, Яблокова! Нас жалеют!
Криво улыбнувшись подруге, которая на самом деле и не была никогда таковой, я дергаю кабель, лишая остальных возможности видеть все, что я делаю на компьютере.
Запоздало понимаю, что так и не сняла куртку. Порывшись в карманах, достаю наушники.
— Эва… — мягко зовет Курт, но я даже не поворачиваю голову в его сторону.
Вновь вернувшись к папке «дело 1313», листаю список. Мне нужно видео, сделанное определенного числа…
Тринадцатого мая. Похороны бабушки. Это была папина мама.
Я очень хорошо помню тот день, потому что именно тогда впервые увидела, как мой несокрушимый перед любыми жизненными испытаниями папа плачет, и именно в тот день состоялся наш разговор с мамой.
Мы с ней вышли из квартиры, где должны были проходить поминки. Мама не пустила нас на кладбище, посчитав, что детям рано видеть такое. Димка и Бандит с самого утра были у тети Ани, а я до последнего помогала маме готовить и убираться.
— Мамочка, а почему все грустят? — спрашиваю я, сжимая ее руку своей крохотной детской ладошкой.
— Потому что все очень любили нашу бабушку и скучают по ней, — скорбно опустив голову, повязанную черным платком, говорит мама.
— А все люди умирают?
Она мешкает, словно не знает, что сказать. Мы молча переходим пустую дорогу, и я в очередной раз поражаюсь нелогичности родителей, которые учат меня ходить только по зебре, а сами переводят через дорогу абы как.
— Все люди умирают, — она почему-то выделяет слово люди, но я не придаю этому значения.
— А если я умру, по мне тоже будут скучать? — с волнением спрашиваю я.
— Будут… — соглашается мама.
— Это значит, что вы меня любите?
Мама останавливается, поправляет на мне куртку, мягко щиплет за нос.
— А ты как думаешь?
Тогда я подумала, что любит, и была полностью уверена в этом вплоть до сегодняшнего дня. В детстве мама уделяла мне чуть больше внимания, чем братьям, и я всегда втайне гордилась этим наблюдением, наивно полагая, что это из-за того, что мама любит меня на капельку больше, чем братьев.
Оказалось, она просто хорошо выполняла свой долг перед человечеством.
— Дело тринадцать-тринадцать, — женщина на экране словно напевает эти слова. — Агент Людмила Железнова, запись от 13 мая, — она делает шумный выдох и горбит плечи. — Сегодня объект впервые заговорил о смерти. Его не интересовали физиологические аспекты, только эмоциональный план. Объект, как и другие лаэрды, не демонстрирует страха перед собственной гибелью. Возможно, знание о переходе в свой мир — это подсознательное ощущение…
Мама замирает, словно какая-то совершенно другая мысль не дает ей покоя, и обрывает саму себя на полуслове.
— Объект не демонстрирует агрессии и враждебности, но… Мне страшно оставлять ее с другими детьми, — мама внезапно шмыгает носом. — Я понимаю, что бояться ребенка глупо, но, как бы по-человечески она себя ни вела, факт остается фактом: она — демон, монстр из чужого мира. И мне кажется наивным питать ложные иллюзии на ее счет. — Голос мамы дрожит, она еще раз всхлипывает. — Простите… На счет объекта, — поправляется Людмила Железнова.
Кадр замирает, а вместе с ним и весь мой мир.
Меня словно парализовало — и тело, и волю, и душу, если она, конечно, есть у демонов.
Единственное, что сейчас напоминает о том, что я все еще жива, — это невероятная внутренняя боль. Боль, от которой даже дышать становится невыносимо тяжело.
К горлу подступает неприятный комок, и я чувствую скорбь. В эту минуту мне даже тяжелее, чем в день ее смерти. А ведь я всегда думала, что это самый темный день в моей жизни, и оказалась неправа…
Тогда я потеряла ее в физическом плане, но сегодня… Сегодня меня лишили всего самого теплого и ласкового, что было связано с ней. С ее руками, ее поцелуями, ее улыбками. Со всем тем, что делало мое детство радостным, наполненным чувством любви и заботы.
Преодолев скованность в теле, я какими-то деревянными, словно чужими пальцами вытаскиваю наушники, откидываю их на стол и начинаю крутить колесико мышки, пролистывать список с видеофайлами туда-сюда.
— Эва, как ты?
Я поднимаю глаза. На меня смотрят двое обеспокоенных лаэрдов и все еще плачущая Аврорка, которая тихонько всхлипывает, прижимаясь к плечу обнимающего ее Кристофа Дамира.
Криво усмехнувшись краешком губ, я откидываюсь на спинку стула и закрываю руками лицо.
Нет, плакать у всех на виду я не стану.
Мысленно представляю огромную банку из черного, непрозрачного стекла, осторожно сворачиваю крышку и представляю, как боль, покинув меня, падает вниз и замирает на дне банки. Это помогает вдохнуть полной грудью и сделать медленный спокойный выдох.
Мои чувства никуда не ушли, они просто спрятаны глубоко внутри. И я точно знаю, что стоит мне остаться наедине с собой, как чернота вырвется из-под крышки и растворится в горьких слезах и судорожных всхлипах.
Но это все будет потом, когда я останусь одна…
Резко отдернув ладони, скрещиваю руки на груди и смотрю в глаза Курта.
— Ну и для чего вы рассказали мне это?
Курт подхватывает стул, подходит к столу, ставит его и садится напротив меня. Остальные остаются стоять.
— В управлении тебе что-нибудь говорили про твоих родителей? Я имею в виду настоящих родителей.
— Что-то такое невнятное, — пожимаю плечами. — Вроде они так и не выяснили всех деталей.
Будь честна, Яблокова. Ты просто особо и не спрашивала. У тебя уже были папа и мама, были братья, дружная семья, и ты отказывалась лишний раз вспоминать, что в этом мире, возможно, есть твои биологические родители, которые бросили тебя.
