Туризинда поразило, что она ни о чем не просит и даже не ждет, чтобы кто-нибудь проявил ней снисхождение.
«Должно быть, она и раньше видела, как друиды обходятся с пленниками, мелькнуло у Туризинда. Видела и одобряла это. Что ж, настал ее черед. Интересно, что она расскажет…»
– Моя мать вышла с болот, потому что был молода и любопытна. В племени ее осуждали за любопытство. Я это знаю, потому что люди нашего племени обладают общими воспоминаниями. Дочь всегда знает, о чем думала ее мать, я могу припомнить и то, чем жила моя бабка, даже воспоминания прабабки не вполне для меня закрыты, хотя ни бабку, ни ее мать я никогда не видела…
– Нас не интересует твоя прабабка, – оборвал Дертосу предводитель друидов. – Говори о своей матери.
– Она хотела посмотреть, как живут люди. Правда ли то, что они возводят для себя дома из дерева и камня. Ей были интересны ткани из растений. Об этом она тоже слышала. Болотные люди выглядят страшно, потому что они измазаны жижей, но это – сок болота, породившего нас, и мы любим этот запах. Оказавшись на воздухе, моя мать вынуждена была смыть с себя жижу болота, потому что та высохла и потрескалась, и эта сухая корка причиняла ей неудобства. С точки зрения человека, моя мать была довольно привлекательна.
– Как и ты? – спросил Эндоваара.
Не глядя на него, Дертоса ответила:
– Да. Но она была меньше ростом. Мой отец был человеком. Я не знаю его. Может быть, он был солдатом или крестьянином. Его позабавила обнаженная женщина маленького роста. Он захотел сделать с нею то, что делал со своей подружкой. Может быть, женщины нашего племени вызывают у людей вожделение. Я не знаю этого. Моя мать вернулась на болота. В племени не захотели держать ребенка, рожденного от человека. Моя мать сопротивлялась общему решению, сколько могла, но, в конце концов, ее вынудили меня оставить.
– На нас напали потому, что хотели вернуть тебя обратно в племя? – вмешался Туризинд. – Значит, это правда?
– Да, – сказала Дертоса. – Кое-кого из тех, кто напал на нас, я узнала… Я помнила их, хотя ушла из племени совсем ребенком.
– Ты ничего не рассказала нам о своем происхождении, – произнес Эндоваара.
Дертоса обратила к нему лицо. Глаза ее покраснели от слез, губы распухли потрескались.
– Никто из вас не спрашивал меня, – сказала она.
– Это правда, – признал Эндоваара. – Но почему-то мне сейчас все время кажется, что ты непрерывно лгала нам.
– Да, – сказала Дертоса. – Должно быть, лгала вам…
Эндоваара вздохнул и отвернулся.
– Я сожалею о том, что любил тебя, – сказал он.
Ни один мускул не дрогнул на лице Дертосы. Она как будто не расслышала.
«Слишком много боли,- подумал Туризинд.- Она перестала быть восприимчивой к оскорблениям».
– Пусть она расскажет о том, что случилось Дарантазии, – вмешался Конан.
Предводитель друидов повернул к нему голову.
– Ты считаешь это важным?
– Да, – быстро ответил Конан. – В Дарантазии сейчас творятся страшные дела. Не надейся: отсидеться в этих лесах! Беда дойдет и до вашего народа, если Дарантазии достигнет своей цели.
– Какой цели?
– Кое-что об этой мы узнаем, если она расскажет нам о себе, – сказал Конан.
– Что ж, – предводитель друидов, казалось, был не слишком доволен подобным поворотом разговора, но спорить не стал. В конце концов, что такое – лишний вопрос, заданный пленнице? Пусть отвечает. – Говори, Дертоса! Как ты попала в Дарантазии?
– Меня привел туда случайный знакомец, – ответила она.
– Куда он тебя привел?
– Во дворец… В замок.
– Что там было?
– Зеркала… черные зеркала…
И, выговорив это, Дертоса потеряла сознание.
Бойня в Юстриане
«Такое одинокое время – ночь!- думал Туризинд.- Днем, при солнечном свете, человек может строить иллюзии, воображать, будто он не одинок на белом свете… Но с наступлением тьмы все меняется. Все лишнее исчезает из поля зрения. Остаются только те, кто по-настоящему близок. И вот тогда-то человек и делает это поразительное открытие. Рядом – никого. Можно сколько угодно всматриваться в ночную тьму и все равно никого не увидишь поблизости. Никто не протянет тебе руку, не обменяется с тобой улыбкой. Все, что сияло тебе при свете дня, – все ложь…»
Он не хотел себе признаваться в этом, но откровения Дертосы потрясли его. До последнего Туризинд надеялся на то, что все обвинения Конана в адрес женщины окажутся ошибкой. Но она сама призналась. Ее нечеловеческая природа отталкивала Туризинда почти в той же мере, в какой и притягивала. Он не мог отрицать того обстоятельства, что Дертоса вызывала у него определенные чувства. Ему хотелось все время видеть ее, иногда он даже представлял себе, как она отдается ему.
Верил ли он в то, что она говорила о своей невинности? Иногда ему казалось, что она лжет – или, по крайней мере, заблуждается на сей счет. Но порой он верил. И эта таинственная девственность делала Дертосу в глазах Туризинда еще более желанной.
Ему казалось, что приобщившись к телу этой красивой, загадочной девушки, он сам сделается чище, лучше. Уйдут навсегда в прошлое все те преступления, что он совершил за долгую карьеру наемника и убийцы. Ему перестанут сниться сны, в которых он сжигает дома, выволакивает из укрытий спрятавшихся, было, горожан, вытряхивает добро из их сундуков. Он перестанет вспоминать всех тех людей, которых лишил жизни.
Друиды, казалось, забыли о Дертосе. Она провисела между деревьями еще час или два, пока, наконец, Эндоваара не перерезал ремешки. Но и после они немного внимания ей уделяли, только Конан укрыл ее плащом, да еще один друид, с темно-рыжими волосами и очень черными глазами, в которых отражалось все, на что он ни смотрел, дал ей воды.
Больше на пленницу внимания не обращали. Она не то погрузилась в забытье, не то попросту спала, устав от случившегося.
Конан постоянно находился возле нее, словно боялся упустить что-то. Он действительно предполагал, что она может заговорить во сне, и хотел бы услышать, о чем она скажет.
Прочие занимались своими делами. Туризинд даже не вполне был уверен в том, что их считали пленниками. Людей пригласили к общей трапезе вечером, когда все племя собралось у костра. Утолив голод, друиды исчезли: они умели уходить так же бесшумно и незаметно, как и появляться.
Конан устроился рядом с Дертосой. Он по-прежнему охранял ее и прислушивался к малейшему шороху, который она издавала. Туризинд остался предоставлен сам себе, и мысли об одиночестве захлестнули его с новой силой. Он ни о чем не жалел. Даже о том, что попался так глупо после убийства господина Легера. Наверное, не следовало браться за это дело. Тогда он по-прежнему скитался бы по дорогам в поисках случайного заработка. И не очутился бы в руках тайной стражи. И не получил бы это задание, не бродил бы сейчас в компании Конана и Дертосы.
