Айша любила Бьерна, но не понимала его. Она убеждала себя, что вовсе не надо понимать мужчину, которого любишь, что достаточно радоваться его близости и ждать его внимания. Чего еще могла желать от ярла безродная приболотная девка? Она жила, чтоб любить его…
Волны всплескивали под дружными ударами весел, слабый ветер холодил шею, остров варгов таял, смешиваясь с серой равниной озера. Мысли Айши текли, сливались с ровным бегом драккара, а губы шевелились, выговаривая привычные с детства заклинания. Постепенно берега сузились, драккар вошел в реку, что несла свои воды меж невысоких гладких холмов. Хирдманны заговорили об эрулах.
— Эй, Гримли, как думаешь, Красный сдержит слово? — донес до Айши чей-то вопрос порыв ветра. Ответа Гримли она не услышала, но внутри незнакомый доселе, поганенький голосок шепнул: «Пусть не сдержит. Пусть уйдет, предаст. Пусть заберет княжну>. Но, вопреки чаяниям Айши, в широкой заводи на равнине, там, где веселая Бойца впадала в величественную Лабу, драккар Бьерна поджидало войско Красного конунга. После недолгих приветствий и ленивой похвальбы воинов друг перед другом корабли двинулись дальше.
Полдня пути по Лабе показались Айше нескончаемо долгими. Вдоль реки тянулись ровные, пологие берега с одинаково темными полосами полей, изредка встречались редкие рощицы, еще реже — небольшие села с горбатыми домами и людьми, чьи лица были так же серы, как и одежда. Хирдманны разглядывали незнакомые места, подшучивали над испуганными жителями, врассыпную кидавшимися прочь от берега при виде чужих кораблей, судачили о великой битве с варгами, о добыче, взятой из озерной крепости, о скором приходе в Гаммабург — большой город саксов, где, по уверениям Рагнара, их ждали хороший стол, мягкие постели и женские ласки. Упоминая о женщинах, Харек косился в сторону Рюрика, широко ухмылялся и, хлопая мальчишку по плечу, обещал:
— Женщины саксов пресны, как речная вода, за то послушны, как коровы. Они то, что надо для первого раза. Тебе понравятся!
Рюрик наливался багровым румянцем, кусал губы, однако терпел. Вместо него Хареку отвечал Гримли, воин из Вестфольда, посланный конунгом Олавом для пригляда за мальчишкой, или скальд Тортлав. Ответы Гримли были коротки и резки, Тортлав, наоборот, говорил пространно, витиевато и непонятно. Ни тот ни другой унять Волка так и не могли.
— Подберем тебе бабенку постарше, чтоб знала, чем ублажить воина, — продолжал посмеиваться над Рюриком желтоглазый. Потный и красный от стыда мальчишка сидел вполоборота к Айше, его нижняя губа тряслась. Гримли открыл было рот, чтоб достойно ответить Хареку, когда в пальцах Айши дрогнула рука старого Кьятви и послышался его хриплый голос:
— О да, Волк. Такую же опытную, как была у тебя, когда ты впервые решился взять женщину. Или это она решила взять тебя? Не помню, но, кажется, она была большой и сильной, та женщина. Намного сильнее тебя в то время.
Берсерк смолк, оторопело уставился на старика.
— Ты ошибаешься, — рыкнул он недовольно.
Кьятви приоткрыл мутные глаза, скривил в улыбке сухие губы:
— В чем? В том, что ты взял ее? Или в том, что она взяла тебя?
Любой ответ был бы глупым. Желтоглазый не сколько раз открыл и закрыл рот, выискивая путные слова, затем, так ничего и не ответив, процедил что-то сквозь зубы и отправился к Бьерну на нос драккара. Латья отклонил руль, заставляя корабль обогнуть мыс, Харек качнулся, схватился рукой за борт, но не оглянулся. Тортлав хихикнул ему вслед, Гримли радостно осклабился. Почуявший достойную поддержку Рюрик встал на ноги, расправил плечи, вытянул тонкую мальчишескую шею и, за отсутствием Харека, победоносно взглянул на Айшу.
И в этот миг она впервые увидела Гаммабург. Огромная, величественная гряда из камней серой тенью выросла на холме за плечом Рюрика. Остроконечной пикой вонзилась в небо деревянная сторожевая башня, длинными крыльями распласталась по склону холма большая деревня, прорезала склон узкими улицами, разномастными домами, длинными складами. Пестрым языком людских одежд вывалилась на пристань, к раскачивающимся в гавани торговым кораблям, заметалась над рекой разноголосьем людской речи, конского ржания, стука и скрипа. Гаммабург - шумный, жаркий, тяжелый, как обрюзгший хряк, обложил берега Лабы постройками, навозным запахом, плешью торговой площади, настороженными рядами облепивших пристань копейщиков [45] и зелеными шапками лучников, затаившихся за грядой замковых камней. Правитель Гаммабурга граф Бернхар [46] еще не достроил основной каменный замок на холме, лучники обороняли лишь деревянную крепость, затаившуюся между деревенских домов и отгородившуюся от них тяжелыми воротами и крепким частоколом. У ворот на сторожевой башне один из стражей уныло колотил дубинкой в железный круг, оповещая город о прибытии неизвестных кораблей. Глухой железный гул плыл над площадью, над головами лучников, над ровными рядами копьеносцев, облизывал борта драккара, отдавался в ушах болотницы неприятным заунывным плачем. Никогда ранее Айше не доводилось видеть столь огромный город, даже Альдога по сравнению с ним казалась маленьким печищем. Ладони болотницы вспотели, в груди защемило неясной томкой, робость змейкой-медяницей заползла в сердце и притаилась там, подергивая склизким хвостом. Отыскав взглядом Бьерна, Айша шумно выдохнула, облизнула пересохшие губы. С ним было не страшно он был куда сильнее, чем этот огромный город с его рябой окраской и недостроенной крепостью на холме.
Кьятви услышал ее вздох, потянул за рукав. Полагая, что старик хочет пить, Айша нащупала рядом с собой кувшин с чистой водой, вытащила пробку, сунула старику. Он отстранил кувшин, просипел:
— Рагнар наверняка послал к ним гонца по суше. Они ждут нас. Поэтому слушай — заговорят ли в знак мира монастырь и церковь?
— Что?… — не поняла Айша.
— Слушай, — повторил старик и тут же, заглушая его речь, на берегу звонко, ровно, успокаивая и город и пришлых воинов, запело железо.
Ахнув, болотница схватилась за грудь, стиснула во рот рубашки, словно задыхаясь. Она умела слышать, как поет внутри древесных стволов живой сок, как наливается росой первая трава, как перешептываются меж собой незримые нежити. Иногда ей доводилось слышать и песнь железа — в боях, когда мечи, сходясь лезвиями, визжали злобно и жестко, изрыгая друг из друга хозяйскую ненависть. Болотница полагала, что именно таков голос железа. Но звуки, затмившие громаду чужого города, тоже издавало оно. И в них не было ярости или ненависти. Они пели о мире, о величии, гораздо большем, чем власть, и о прощении, куда более могущественном, чем сила. В них звучали голоса живых и давно ушедших людей, шелест ветра и звон ручья, радость и боль.
