— Да если бы и так? Говорю вам, хозяйка, я не стану вмешиваться в такие дела! Или я мало натерпелась в жизни? И не по своей вине, а потому, что у кого-то руки слишком загребущие? Дом Вуропов всё равно не вернёшь.
Я разозлилась. Равинга подталкивала меня в тот утолок памяти, куда я не хотела возвращаться… но за многие сезоны я протопала к этим воспоминаниям такую тропинку, что мысли сами сворачивали туда.
Равинга сложила листы с рисунками вместе и спрятала их в конверт, но не стала класть конверт в выдвижной ящик с рисунками, а спрятала в карман платья.
— Значит, ты их сделаешь?
— А чем я смогу оправдать свой отказ? — возразила она. — Я просто не стану торопиться. Я попросила их достать мне нужные камни для государственной короны. Для посторонних глаз, Алитта, к этому заказу нужно отнестись так же, как и к любому другому. Но вот ещё кое-что…
Она повернулась и сняла с полки за своей спиной коробочку из тусклого чёрного материала. Поверхность футляра выглядела необычно, она словно поглощала свет, даже тёплый свет лампы потускнел с ним рядом.
Равинга выдернула из тряпок, которыми Манкол каждое утро смахивал пыль с прилавка, кусочек, перепачканный чёрными мазками, как будто какой-нибудь художник вытирал о него кисточку, и расстелила эту тряпочку под коробочкой, стараясь прикасаться к ней только через ткань. К нам в лавку часто приносили необычно упакованные материалы, и не в первый раз моей хозяйке приходилось с такой осторожностью открывать их.
Равинга нажала на края плотно закрытой крышки. Потянуло отвратительным запахом, как из помойной ямы в жару. Она сняла крышку, зажав её между большими пальцами.
Изнутри футляр был заляпан чем-то красным, кое-где сгустившимся в пузыри. И там лежала… нет, не человеческая кукла, как я больше чем наполовину была уверена, а по-настоящему мерзкая тварь.
Здесь, в Вапале, пустынные крысы не представляют для нас угрозы, но я видела достаточно их трупов, чтобы сразу понять, что это такое. Всё ещё прикрывая пальцы тряпкой, Равинга перевернула футляр и вывалила крысу на прилавок.
Она была сделана из какого-то незнакомого мне материала — поначалу мне показалось, что из настоящей Шкуры, набитой чем-то изнутри, но для этого она оказалась чересчур тяжёлой, потому что упала на стол с глухим ударом. Если не считать размеров, она была совсем как настоящая, вплоть до мельчайших деталей, вплоть до кровавых пятен, точно её только что убили.
И голова этой твари зашевелилась! Оранжевые искорки зажглись в глазницах, эти глаза видели меня и Равингу, мне показалось, что я слышу цокот по камню когтистых лап, множества лап.
Моя хозяйка стиснула ткань, расстеленную под этой чудовищной куклой. Она вцепилась в ткань так, что костяшки пальцев побелели.
— Это… это… — начала я. А затем бросилась вперёд. По дороге выхватила из своего пояса короткую палочку, вырезанную из огненного камня, который вытекает из горных трещин в Сноссисе, взмахнула — и конец палочки врезался этой твари прямо в висок, как раз, когда она угрожающе оскалила зубы.
В тот же миг, как я нанесла удар, Равинга отдёрнула руки. Под ударом палочки крыса покачнулась и упала на тряпку. И тогда вслед за первым ударом я нанесла второй. Тело зверюги содрогнулось, точно живое, и рассыпалось на мелкие кусочки.
Я замерла, готовая ударить в третий раз, не сводя глаз со сломанной куклы.
— Я была права! Я была права! — прошипела я сквозь зубы. — Это был не сон — это была правда!
Во мне снова всплеснулась старая злость, горячая, как лава, которой когда-то была моя палочка. Снова за моей спиной зазвучали чужие голоса, одни сердитые, другие терпеливо-ласковые, повторявшие одно и то же: я увидела дурной сон и вбила себе в голову, что это реальность.
Ложь многих сильнее, чем правда одного. Эту истину я узнала через страдания тела и души.
И опять перед глазами появилась женщина, лежащая на матрасе, корчащаяся в родовых муках. А на эту сцену наложилось полускрытое лицо, жутко ухмыляющееся, но не тем ртом, который даровала природа, а вторым, широко раскрытым, несколькими дюймами ниже. И опять жуткий блеск этих глаз, которые видела только я одна. Я услышала свой собственный голос, детский голос, плачущий и умоляющий, меня держали мёртвой хваткой, чуть не до крови раздирая кожу, я чувствовала, как обжигающее пламя снова и снова хлещет меня по плечам!
Меня избили так, что жизнь во мне едва-едва теплилась, и бросили во тьму, и я знала, что эта боль — только начало.
И всё-таки я не умерла. Я так и не узнала, кого благодарить за это. Упрямый огонёк, семя, из которого вырастет потом желание отомстить, заставил меня двигаться, заставил ползти сквозь тьму. И я знала, что следом за мной сквозь тьму ползёт что-то ужасное, куда ужаснее тех, что напали на меня.
Я посмотрела на Равингу, встретилась с ней взглядом.
— Что и кто?
Мой отец, отнюдь не отличавшийся кротким нравом, имел надо мной два права — право жизни, которую он мне дал, и право смерти, которой он мог в любой момент от меня потребовать. У него было множество врагов — но кто из них мог додуматься до такого, чтобы непрестанно преследовать меня, не оставляя ни надежды, ни веры? Нет, это была не кровная вражда. Я сражалась сама за себя, и мой гнев не утихал, я просто научилась искусно прятать его.
— Кто… и зачем? — в горле так пересохло, что слова походили на хрип.
— Кто и зачем? — эхом откликнулась Равинга. — Кто-то хочет сыграть старую, как мир, игру. Мы получаем заказ на церемониальную фигуру Хабан-дзи, и кто-то тайно подбрасывает нам эту гадость. Манкол нашёл её сегодня утром в лавке, на верхней полке. Болтают разное… Император стареет… может быть, умирает. И вот, если стража придёт сюда с обыском, они найдут не только эскиз для куклы Императора, но и кое-что похуже. Разве подобное не случалось прежде, Девочка?
Я была не настолько угнетена воспоминаниями о прошлом, чтобы не увидеть в сказанном устрашающей логики. Плетётся мерзкая паутина.
— Кто-то боится, — медленно проговорила я. — Но почему я? Сила в твоих руках, зачем кому-то бояться меня?
Равинга сгребла со стола тряпку с ужасным содержимым, запихнула всё это в коробку из-под крысы. Потом подвинула к себе чашу для курения благовоний. На дне ещё тлели угольки, и Равинга вытряхнула туда содержимое, а пустую коробку бросила следом.
Сверкнула ослепительная вспышка, по ушам резанул хлопок. Взвившееся пламя тут же скрыло от наших глаз коробку.
— Игроков может оказаться двое… Один — кто ищет утерянные знания и хочет превратить разрозненные обрывки в грозное оружие. А второй… он тоже, может быть, ищет… — но другое. А нам пока не остаётся ничего другого, как следить… Прислушиваться… быть начеку. Мы должны защищать наши жизни и свободу.
