* * *
- Все-таки зря не помогли, - пробормотала себе под нос Елена. Ей было стыдно, и хоть здравый смысл подсказывал, что здесь ничегошеньки исправить нельзя, стыду это не мешало
Собрались быстро, вышли без промедления. Раньян молча положил на стол еще две монеты, фрельс кивком поблагодарил, на том прощание и состоялось. Путники захватили с собой овощей в дорогу и сваренную курицу, так что продовольственный кризис отодвинулся на несколько дней.
- Надо было… - повторила женщина.
Звучало жалко, бесполезно, как обещание всех побить после проигранной драки. Елену расслышал Кадфаль и повел себя неожиданно. Искупитель втянул щеки, двинул челюстями, будто высасывал всю влагу, что мог собрать, затем смачно плюнул на обочину и тихо выругался.
- Ты чего? - не поняла Елена.
- Бла-а-агаро-о-одство, - протянул искупитель с невероятным презрением. И плюнул вторично со словами. - Бедненький фрельс, душа прямо рвется от горя. Паскуда…
- Да что с тобой?! - резко вымолвила лекарка.
- Она не понимает, - куда тише и спокойнее заметил Насильник, идущий как обычно, мелкими и частыми шажками, на груди копейщика болтались связанные шнурком лапти. - Брат, она не сталкивалась с рыцарями и не возделывала пашню. Она, в самом деле, не понимает.
Кадфаль шевельнул челюстями так, будто собирался плюнуть в третий раз, но сдержался. И спросил:
- Несчастненький рыцарь, взгляд орлиный, сердце из цельного благородства выковано, правильно? Так ведь кажется со стороны?
- Ну… да, - в душе лекарки боролись два чувства, с одной стороны естественное возмущение, с другой подозрение, что здесь не все так очевидно, иначе прямой как древко искупитель не ерничал бы.
- Благородство! - фыркнул Кадфаль. - А вот скажи, Хель… ты видела ихнее хозяйство, а?
- Да.
- Как думаешь, даст оно пуд серебра в год чистого прибытку?
- Ну-у-у… - Елена задумалась. Доходность городских промыслов она, благодаря мильвесской школе жизни, худо-бедно прикинуть могла. Но сельское хозяйство…
- Я тебе подскажу. Никак не даст. Полпуда - может. Если год окажется удачный, зима будет теплой и снежной. И только если все, что даст земля, обратить в деньги, ни грошика на прокорм селянам не оставить.
В голове Елены забрезжило понимание, к чему ведет искупитель, пока слабенько, будто искорка в ночи. Гнилая такая искорка, больше похожая на блуждающий огонь среди болот.
- И вот скажи мне, мастерица ножа и микстуры, как думаешь, уделит благородный фрельс хотя бы котелочек серебра на прокорм для своих? Или будет выжимать из них все до капли, до последней луковицы и яблочка, чтобы снарядиться к смотру как положено? Чтобы заплатить хоть чуть-чуть долги, в которые он залезет сейчас еще глубже?
- Но есть же правила, законы. Здесь же нет крепостных! - попробовала спорить Елена.
- Зако-о-он? - ехидно протянул Кадфаль. - Так ты ж его с утра видела. Во всей красе, со всех сторон. Иль не понравилась нажранная харя справедливости?
Елена сглотнула и опустила глаза под ноги, на утоптанную землю дороги.
- Ну, так что насчет фрельса то, - не унимался разошедшийся Кадфаль. - Обменяет он свои триста лет благородной родословной на сытые желудки грязного быдла? Или все-таки нет? Или заморит голодом, но серебро найдет?
Елена молчала. Болел живот, а на душе было гадостно, будто плеснули ведро нечистот.
- Молчишь, - невесело и без всякого торжества констатировал искупитель. - А скажи тогда, какая разница для бедолаг, что сейчас в холодной земле деревянными тяпками ковыряются, кто с них шкуру по весне спустит, достойный фрельс или недостойный барон? Обоим ведь одно и то же надобно. Ровно одно и то же.
- Барон лучше, - вдруг сказала Гамилла. - У него арендаторов и батраков много, ему не нужно давиться за каждый грошик. Может позволить себе обирать всех так, чтобы оставалось немного. Не по доброте, а чтобы чуть жирка наросло, его на будущий год срезать можно. А у фрельса нет резона думать о будущих годах, они когда еще наступят, владение же надо сохранить сейчас.
Насильник, не останавливаясь, пристукнул древком копья, будто ставя точку и соглашаясь.
- Просто один оказался не слишком оборотистый, - закруглил мысль Кадфаль. - А потому бедненький, несчастненький, с грязным быдлом кушать приходится, сиротинушке, дочка руками господскими, белыми дерьмо куриное выгребает. А другой чуть хитрее да подлее, на добром коне и со свитой по горам-долам скачет. Но повернись судьба чуть по-иному, ты бы разницы оборотной и не заметила. Барон был бы гордый и честный, а фрельс давился бы спесью и подлостью на все свои триста лет родословной…
- Хватит, - негромко и веско попросил Насильник. - Достаточно.
- Хватит, так хватит, - Кадфаль все же сплюнул еще раз.
- Ты из крестьян? - осенило Елену. - Он, - она указала на старого копьеносца. - Рыцарь. А ты нет. Ты все это видел сам, ведь так? Снизу… от земли?
Кадфаль промолчал, но молчание то было красноречивее любых слов.
- Достаточно, - все так же негромко попросил, скорее, мягко приказал Насильник. - Сегодня было сказано много разных слов. А после долгих речей лучше всего помолчать.
Он перехватил копье поудобнее, зашагал быстрее. Ускорился и Кадфаль, двигаясь неожиданно ловко для своей кубической формы. Позади стучала клюка горца, который и в самом деле неплохо держал темп.
Снова путь, снова странствия, подумала Елена. Снова жизнь в опасности, полная неизвестность впереди. Но теперь с ними Пантин, загадочный, страшноватый и, надо полагать, вечером быть разговору по душам. Больше всего женщину интересовало сказанное Пантином: «думала, что тебя зовут Еленой?». Ведь она совершенно точно знала, что никогда и никому здесь не открывала свое земное имя.
Глава 7
Глава 7
«Мы, приближенные, друзья, слуги Артиго Непреклонного и Оттовио Доблестного, те, кто разжег Войну Гнева, мы ненавидели друг друга, неистово, всепоглощающе. Но - удивительное дело - эта же ненависть сближала нас. Чтобы истребить врага, следовало познать его силу и слабость, изучить лучше, чем ростовщик, дающий в рост золото, изучает будущего должника. А знание ведет к пониманию. И, в конце концов, заклятый враг становился ближе и понятнее иного соратника.
Мои друзья и мои враги давно покоятся в могилах… те, кому повезло обрести могилу или склеп для черепа с богобоязненной гравировкой. Но в моей памяти все они теперь лишь безмолвные тени. Тени, которые терпеливо ждут за гранью смерти, чтобы, наконец, принять в свои ряды последнего солдата давно погибших армий»
Гаваль Сентрай-Потон-Батлео
«Девятое письмо сыну, о наших врагах и ненависти»
- Вина? - Курцио больше исполнял ритуал, нежели спрашивал, но внезапный ответ чуть сбил его с толку.
- Воды, - сухо и холодно, как убийственный зимний ветер, отозвалась Юло, глава Совета Золота и Серебра.
- Изволь, - Курцио возблагодарил сам себя за предусмотрительность и умеренность. Он пил мало вина, предпочитая южное пиво и чистую воду, поэтому графин с водой из глубокой скважины всегда находился в пределах досягаемости.
Посуда островного деятеля, конечно, уступала вартенслебеновской, но тоже была достойна высоких особ, так что подать Юло изысканный бокал в серебряной оплетке оказалось не зазорно. Женщина сделала медленный и мелкий глоток, уставившись на Курцио тяжелым и непроницаемым взглядом. Это выглядело по-настоящему зло и жутко, учитывая, что правый глаз женщины был широко раскрыт, а левый наоборот, прикрыт черепашьими веками, да к тому же ощутимо косил. Юло изменила привычкам и вместо громадного парика, с не менее огромной лентой, остриглась почти налысо, оставив лишь короткий ежик. На людях вызывающая прическа скрывалась под изящной шапочкой, но сейчас в лучах послеполуденного солнца голова женщины серебрилась первой сединой.
