и курьер даже сейчас спешит по улицам, чтобы сообщить тебе об этом. Ах, ” когда в коридоре снаружи послышались шаги, “ даже сейчас он идет”.
Стройный придворный, одетый в яркие одежды из королевской сокровищницы, вошел, низко поклонившись, и попросил разрешения говорить. Кулл предоставил это, он сказал:
“Могущественный король и повелитель Ту, в королевских деньгах обнаружен излишек в двадцать талей золота”.
Делькардес рассмеялась и восторженно захлопала в ладоши, но Ту лишь нахмурился.
“Когда это было обнаружено?”
“Всего полчаса назад”.
“Скольким об этом рассказывали?”
“Никто, мой господин. Только я и Королевский казначей знали до этого момента, когда я сказал вам, мой господин”.
“Хм!” Ту кисло отмахнулся от него. “Проваливай. Я разберусь с этим вопросом позже”.
“Делкардес”, - сказал Кулл, - “эта кошка твоя, не так ли?”
“Господин король”, - ответила девушка, - “Саремес никому не принадлежит. Она лишь удостаивает меня чести своим присутствием; она гостья. Что касается остального, она сама себе хозяйка и была таковой на протяжении тысячи лет ”.
“Я хотел бы, чтобы она осталась во дворце”, - сказал Кулл.
“Саремес”, - почтительно сказал Делькардес, - “король хотел бы видеть тебя своим гостем”.
“Я пойду с королем Валузии”, - с достоинством сказал кот, - “и останусь в королевском дворце до тех пор, пока мне не будет угодно отправиться в другое место. Ибо я великий путешественник, Кулл, и временами мне доставляет удовольствие выходить на мировую тропу и прогуливаться по улицам городов, где в минувшие века я бродил по лесам, и ступать по пескам пустынь, где давным-давно я ходил по улицам империи.”
Итак, говорящая кошка Саремес пришла в королевский дворец Валузии. Ее сопровождал раб, и ей отвели просторную комнату, уставленную прекрасными диванами и шелковыми подушками. Перед ней ежедневно ставили лучшие яства с королевского стола, и все домочадцы короля оказывали ей почтение, за исключением Ту, который ворчал, видя, как превозносят кошку, даже говорящую кошку. Саремес относился к нему с насмешливым презрением, но признал Кулла на уровне достойного равенства.
Она довольно часто приходила в его тронный зал, которую нес на шелковой подушке ее раб, который всегда должен был сопровождать ее, куда бы она ни пошла.
В другое время Кулл приходил в ее комнату, и они разговаривали в тусклые предрассветные часы, и много было историй, которые она ему рассказывала, и древней была мудрость, которой она делилась. Кулл слушал с интересом и вниманием, ибо было очевидно, что этот кот был намного мудрее многих из его советников и приобрел больше древней мудрости, чем все они вместе взятые. Ее слова были содержательными и пророческими, и она отказалась пророчествовать о незначительных событиях, происходящих в повседневной жизни дворца и королевства, за исключением того, что она предостерегла его от Тулсы Дума, который послал угрозу Куллу.
“Ибо, - сказала она, - я, прожившая больше лет, чем ты проживешь минут, знаю, что человеку лучше без знания грядущего, ибо то, что должно быть, будет, и человек не может ни предотвратить, ни ускорить. Лучше идти в темноте, когда дорога должна пройти мимо льва, а другой дороги нет”.
“И все же”, сказал Кулл, “если то, что должно быть, должно быть – в чем я сомневаюсь – и человеку говорят, что должно произойти, и его рука ослабевает или укрепляется из-за этого, то разве это тоже не было предопределено?”
“Если ему было предназначено рассказать”, - сказала Саремес, усилив недоумение и сомнение Кулла. “Однако не все жизненные дороги проложены быстро, ибо человек может сделать это, а другая женщина - то, и даже боги не знают, что у человека на уме”.
“Тогда, ” с сомнением сказал Кулл, “ не все предопределено, если у человека есть более чем один путь, по которому он может следовать. И как тогда события могут быть предсказаны верно?”
“У жизни много дорог, Кулл”, - ответила Саремес. “Я стою на перекрестке дорог мира и знаю, что лежит на каждой дороге. Тем не менее, даже боги не знают, по какой дороге пойдет человек, правой рукой или левой, когда он придет к разделению путей, и, однажды вступив на дорогу, он не сможет вернуться по своим следам.”
“Тогда, во имя Валки”, - сказал Кулл, - “почему бы не указать мне на опасности или преимущества каждого пути по мере его прохождения и помочь мне в выборе?”
“Потому что на силы таких, как я, установлены границы”, - ответил кот, “чтобы мы не помешали работе алхимии богов. Мы не можем полностью отодвинуть завесу для человеческих глаз, чтобы боги не забрали у нас нашу силу и чтобы мы не причинили вреда человеку. Ибо, хотя на каждом перекрестке есть много дорог, все же человек должен выбрать одну из них, и иногда одна ничем не лучше другой. Итак, Надежда освещает своим фонарем одну дорогу, и человек следует за ней, хотя эта дорога может быть самой грязной из всех ”.
Затем она продолжила, видя, что Куллу трудно это понять.
“Ты видишь, лорд король, что наши силы должны иметь пределы, иначе мы могли бы стать слишком могущественными и угрожать богам. Итак, на нас наложено мистическое заклятие, и хотя мы можем открывать книги прошлого, мы можем лишь мельком заглянуть в будущее сквозь туман, который его скрывает ”.
Кулл почему-то чувствовал, что доводы Саремес были довольно неубедительными и нелогичными, отдающими колдовством и лицедейством, но с холодными, раскосыми глазами Саремес, немигающе смотревшими на него, он не был склонен выдвигать какие-либо возражения, даже если бы они пришли ему в голову.
“Теперь, ” сказал кот, “ я на мгновение откину завесу для твоего же блага – позволь Делькардесу жениться на Кулре Тум”.
Кулл поднялся, нетерпеливо передернув могучими плечами.
“Я не буду иметь ничего общего со спариванием женщины. Позволь Тебе заняться этим”.
И все же Кулл уснул с этой мыслью, и когда Саремес искусно вплела совет в свои философствования и морализаторства в последующие дни, Кулл ослабел.
Действительно, странное зрелище было видеть Кулла, положившего подбородок на огромный кулак, наклонившегося вперед и впитывающего отчетливые интонации кошки Саремес, когда она лежала, свернувшись калачиком, на своей шелковой подушке или томно вытянувшись во весь рост, – когда она говорила о таинственных и завораживающих предметах, ее глаза странно блестели,
