И Орешек направился «к воронам». В Аршмире действовало правило: чем дальше от порта расположен дом, тем он дороже и тем богаче живущие там господа. Вот где можно поживиться, знай не зевай!..
Спросили некоего мудреца: «Почему король не сделал Аршмир столицей Великого Грайана?» И ответил мудрец: «Потому что аршмирцы растащили бы по камешкам королевский дворец».
Злые языки утверждают, что нет такого аршмирца — от Хранителя города до последнего раба, — который хоть раз в жизни не украл бы. Люди более снисходительные готовы признать, что и в Аршмире можно встретить честных горожан. Скажем, двоих или даже троих.
Пытался воровать и Орешек. И ничего, удачно... Может, и привык бы к этому занятию, да увидел однажды, как купцы на рынке без стражников и судей разобрались с пойманным за руку воришкой. Полученного урока Орешку хватило надолго. А тут как раз подвернулся честный способ заработать.
Хранитель Аршмира, высокородный Ульфанш Серебряный Корабль из Клана Спрута, Ветвь Щупальца, слыл покровителем искусств. Следуя наррабанской моде, подхваченной в столице, он завел в Аршмире театр: просторное каменное здание, где постоянная труппа разворачивала перед зрителями торжественное, красочное зрелище — ожившие легенды бурных Огненных Времен. К этой труппе и прибился Орешек. Сначала был на побегушках у актеров, переписывал для них роли, затем стал появляться на сцене в толпе воинов, рабов, разбойников, мятежников.
Симпатичного юношу с хорошей памятью заметил великий артист Раушарни Огненный Голос, который гордо именовал себя Хранителем театра и был вечно окружен толпой подхалимствующих мелких актеров. Он повелел своей свите:
— Эй вы, лицедеи! Возьмите-ка это украшение пристани, вытряхните у него из волос чешую и научите приличным манерам! Возможно, из парня выйдет толк... когда выветрится запах тухлой рыбы!
Чутье не подвело Раушарни: новичок и впрямь оказался способным. Вскоре он дебютировал в небольшой роли пирата Грангара, захваченного в плен отважным Оммукатом Медным Копьем. По этому поводу труппа закатила пирушку, а Раушарни торжественно заявил:
— Если актер шагнул на сцену, убрать его оттуда уже невозможно — проще разрушить театр!
Как выяснилось через два года, это он напророчил на свою голову. Но в тот день Орешек беззаботно пил вино, тискал сидящую у него на коленях кудрявую артисточку и не подозревал о беде, что однажды обрушится на него, выхватит из веселой и безалаберной актерской жизни, вихрем унесет из Аршмира и забросит в разбойничью шайку...
В лесу неподалеку заржала лошадь. Орешек вскинул голову, насторожился. Одна из тех, что отвязались и убежали? Или...
Вей-о! Совсем рядом перекликались голоса! Парень вскочил на ноги, схватил сложенный плащ и ящерицей юркнул из шатра.
Ударил холодный ветер, дождь заморосил сильнее, вдали медленно, словно нехотя, раскатился гром. Не сводя взгляда со стены деревьев вокруг шатра, Орешек расправил плащ, набросил его на плечи и на ощупь застегнул застежку, вшитую в плотную материю. В тот миг ему и в голову не пришло, что этим движением он подписывает себе смертный приговор — самый жестокий в Кодексе законов Великого Грайана.
Затрещали ветки — сквозь чащу вдоль ручья ломились всадники.
Аунк учил встречать опасность лицом к лицу? Не-ет уж, хватит с Орешка на сегодня! Навстречался! Нигде не записано, что он обязан вечно следовать чужим советам!
Не давал он такой присяги! У него своя голова есть! И эта голова хочет оказаться как можно дальше отсюда — желательно вместе с руками, ногами, задницей и прочими частями тела, привычными и родными!
Ходу отсюда, ходу! А тот, кто захочет назвать Орешка трусом, должен будет сначала его догнать!
Обо всем этом парень думал уже на бегу. Он скатился с берега к воде, вброд перешел ручей и поспешил укрыться в зарослях чего-то колючего и непролазного. Плащ теперь мешал, цеплялся за шипы, но Орешек не терял времени на то чтобы возиться с застежкой, а брел напролом. На пути встала высокая голая скала, кустарник разбивался об нее, как морские волны об утес. Парень заметался, пытаясь обойти преграду, непонятным для себя образом вновь оказался у ручья, перемахнул его одним прыжком. Страх заячьими лапами барабанил в груди.
Берег разворотили корни упавшей сосны. Может, она укроет от погони?
Разбойник обогнул гигантскую глыбу земли, корней и мха... и обомлел.
Прямо в лицо ему смотрела лошадиная морда.
Молодой, звонкий, ликующий крик огласил лес:
— Он здесь! Он жив, все сюда!
Соскользнув с седла, всадник упал на колени прямо на сырой от дождя мох, подхватил край мокрого плаща Орешка и поднес ко лбу.
А Орешек не мог шагнуть прочь, не мог даже отшатнуться от счастливого юнца. Взгляд разбойника был прикован к поле плаща, которую сжимал этот сумасшедший. На темной от влаги материи красовался вышитый разноцветными нитками сокол со сложенными крыльями и надменно повернутой головой.
Вей-о-о-о-о!
Шатер принадлежал высокородному Сыну Клана! Только они, гордые потомки Двенадцати, имели право носить на одежде изображения священных животных и птиц, дабы отличаться от низкого сброда.
Плащ, наброшенный на плечи, делал Орешка государственным преступником. Самозванцем и оскорбителем святыни. И не было ему оправдания. Да и что он смог бы сказать в свою защиту? Что не знал, чей шатер грабил?
Но в этот страшный миг Орешек не думал о каре, которая ему угрожала. Он был слишком потрясен — потрясен так, словно боги заговорили с ним, обвиняя в святотатстве. В голове сталкивались обрывки молитв и проклятий. А ведь еще недавно он хладнокровно и мужественно отражал нападение Подгорного Людоеда! Но сейчас сознание своей неискупимой вины раздавило, уничтожило парня.
А из чащи выныривали и спешивались все новые всадники, вспыхивали и гасли негромкие слова:
— И впрямь уцелел! Хранили же боги...
— Ты глянь — глаза мертвые, лицо серое...
— А ты, дурень, какого цвета был бы, кабы в такую передрягу угодил?
— А остальные? Так всех и сожрали?
— Заткнись, дубина, услышит...
— Я — Сайвасти Осенний День из Семейства Саджата, десятник гарнизона крепости Найлигрим. Приветствую высокородного господина, счастлив видеть его невредимым. Сейчас Сыну Клана подадут коня, чтобы Сокол мог отправиться в крепость, где нового Хранителя ждут с надеждой и тревогой. Мои люди свернут шатер, соберут вещи и... Господин! Ты слышишь меня, господин?!
Господин слышал десятника. Во всяком случае, лицо на голос повернул. А когда один из воинов подвел лошадь, ему не пришлось объяснять Сыну Клана, что на этом животном ездят. В седло Сокол взгромоздился почти без посторонней помощи.
