В общем, задолго до рассвета я был вполне готов.
А спустя минут десять проснулась и моя находка.
Распахнула огромные глазищи и присела, прислонившись к стене, подтянув ноги и зябко обхватив плечи руками.
— Перестань, глупая, перестань, не надо, успокойся, — монотонно повторял я, выкладывая на стол харчи. — Я тут, Олла, я с то, бой…
И помогло! Девчушка перестала дрожать, сползла с лежанки и, свидетель Вечный, даже попыталась улыбнуться. Получилось, правда, плохо — не улыбка, а так, смутный, едва уловимый намек, но все равно: уголки губ дрогнули и чуть-чуть приподнялись, в глазах, по-прежнему безоблачно-отрешенных, прошмыгнула искорка.
Она совсем не боялась и, как выяснилось, очень хотела есть.
Так что вышли в путь мы не так уж рано, часа через полтора после рассвета, когда солнце уже посветлело и начало потихоньку припекать.
Будь я один, прямой резон был бы опять двинуться напрямик, едва заметными охотничьими тропинками. Но еще за завтраком, присмотревшись к гостье, решил: не стоит. Девочка и так по горло сыта лесом. Так что двинулись мы в обход, вниз по течению ручья, ориентируясь на юго-юго-восток. Сперва рядом, потом Олла начала отставать, и я посадил ее на плечи. Она совсем легкая, но, сами понимаете, марш-броска в таком виде не совершишь, да и торопиться особенно было некуда, так что до опушки мы добрались уже ближе к полудню.
Отсюда, с пологого холма, деревня показалась неожиданно большой.
Пожалуй, и не деревня даже, а крохотный, окруженный полями городок: под две сотни приземистых беленых домишек с палисадниками, разгороженных ветхими плетнями, десятка три домов и домиков поприличнее, несколько на отшибе — каменные хоромы графского пристава, а в самом центре поселка, на ярмарочном майдане — непременный Дом Вечности: изрядно обшарпанная, замшелая, но при все том достаточно внушительная пирамидка с двумя башенками-рожками — язычками Пламени
Животворного, похожими на пару вставших дыбом скаутских галстуков. По местным понятиям, это солидно. Обычные церкви здесь венчают волнистые бронзовые флажки, пламя же — отличие особое, с намеком на сугубую святость: один из Светлых (судя по количеству рожек, Второй) в дни Творения почтил сие место присутствием, заложил алтарь, а также, всенепременно, принес жертвы; надо полагать, местный настоятель пребывает в чине никак не ниже викария…
Одним словом, издалека пресловутая Козьи-Воздуся смотрелась весьма мило, чистенько, благообразно и очень по-земному, вполне в духе солидного исторического романа о нашем родимом Средневековье. Когда-то, кстати сказать, я обожал такие романы, искал их у букинистов, выменивал у приятелей, читал и перечитывал, заучивая едва ли не наизусть. И лишь гораздо позже, разбирая архивы Института, понял, что все это — неправда и прошлое было ничем не лучше наших дней, разве что там все — более честно и откровенно, без сусальных оберток.
Но это — при ближайшем рассмотрении.
А так, со стороны, все выглядит очень даже пасторально…
И все же я совершенно ясно ощущал: что-то не так.
Светила психологии любят порассуждать насчет оперативного чутья, сходясь в итоге на том, что его не может быть, но каждый, бывавший в настоящем деле, знает: оно не выдумано, это чутье, роднящее человека со зверем; не будь его, портретов, окантованных траурными рамками, в Галереях Славы висело бы гораздо больше.
Трудно объяснить теоретикам, как это бывает, когда все вроде бы тихо и никакой опасности нет и в намеке, но вдруг, без всяких причин, начинает подергиваться кожа на затылке, а по спине — снизу вверх, едва ощутимо — ползет холодок…
Чтобы понять такое, нужно почувствовать самому.
Хотя бы раз в жизни.
Сейчас ощущение было настолько остро, что я непроизвольно сжал руку Оллы почти до боли. А девочка не отстранилась, не пискнула, наоборот, прижалась ко мне, и вся она была напряжена, как крохотная, сжатая до отказа пружинка.
Я обнял ее и подмигнул.
— Пошли?
А в ответ:
— Олла, олла, олла…
…Предчувствие меня не обмануло.
Деревня встретила нас множеством любопытных глаз и слегка приглушенным шушуканьем — это погожим-то утром, в самый разгар страды, когда народ просто обязан быть в полях; на огородах, на завалинках, у колодцев — бабы, бабы, бабы, праздные, простоволосые, многие — явно с похмелья; в кучах мусора возится чумазая, голозадая, вихрастая детвора. А вот мужиков почти не видно, разве что несколько дряхлых дедков в дырявых соломенных шляпах коротают время в тенечке; эти тоже вроде бы под хмельком…
Диагноз: кайф после бунта. Такое на Брдокве бывает. Но не часто. И быстро проходит. Здешние господа шутить не любят. Завтра, самое большее — послезавтра из замка прибудет небольшой, но квалифицированный отряд стражников, и эйфория сменится закономерной ломкой, но меня лично это мало греет, поскольку планы приходится менять на ходу; во всяком случае, побеседовать с его благородием господином графским приставом явно не светит.
Ибо каменный, обстоятельный дом его благородия мог показаться приличным разве что издали, с пригорка, откуда не видны ни выбитые двери, ни ставни, висящие на честном слове, ни груды обугленного мусора.
Ворот нет. Вместо них — щепа, обломки кирпичей.
Во дворе — обгорелые тряпки, остатки кухонной утвари…
Среди куч хлама, прихрамывая на левую заднюю лапу, бродит большая черно-белая собака с обрывком цепи на шее; она то выписывает восьмерки, поскуливая и принюхиваясь, словно разыскивая кого-то, то, припав на живот, ползет, то вдруг вскакивает и коротко, жалобно взвывает.
Пробегавший пацан запустил в нее камнем.
Попал.
Пес взвизгнул и скрылся за покосившейся стеной амбарной пристройки, взметнув тучу пегой, густо рассыпанной по земле муки.
Как же все это не вовремя…
…Мы шли по пыльной улице, словно сквозь строй; бабское шушуканье ползло следом, ладошка Оллы подрагивала в моей руке, а на шапке сияла, разбрасывая лучи, нефритовая ящерка, герб гильдии борсоннских врачевателей; никто не посмеет поднять руку на лекаря, хранимого самим Третьим Светлым, ибо всякому ведомо: гнилая трясучка настигнет злого обидчика, и не будет ему исцеления.
Так что хоть и рассматривали нас исподлобья, радости не выказывая, но и слова худого никто не сказал. Идете, мол? Ну и ступайте себе своей дорогой, а в наши дела носы не суйте. А некая румяная тетка, подбоченившись, снизошла и до беседы.
Вот только ни о каких демонах она знать не знала и говорить не хотела.
Зато я узнал, что на постой она меня, хоть в лепешку я разбейся, никак не примет, хотя в девках и была такая бойкая, аж мама-покойница об задницу три плетки истрепала, пока замуж не выдала, а зато теперь — все, ни-ни, теперь она есть мужняя жена, а потому как муж, храни Вечный кормильца, пошел к королю, господ изводить, так, знамо дело, выходит, и болтать с кем ни попадя ей не след, не то сплетницы-завистницы мужу, храни Вечный кормильца, всякое нашепчут, потом и не отмыться…
