Еще быстрей! Так быстро, что не поспевает мысль, тысячи жизней в мгновение ока…
В полной тайне его выносят из дворца, сложенного из обожженного кирпича, и по реке с густо поросшими тростником берегами везут к скрытому склепу. Там уже все готово. Его несут вдоль рядов низкорослых смуглых людей, одетых в полотняные юбки, и те склоняют перед ним свои бритые головы, как склоняет под ветром налитые колосья пшеница. Высокими в унисон голосами они начинают читать нараспев вечные священные слова:
«Да упокоится он в Западной Горе, чтобы свободно выходить на землю и смотреть на Солнце, и пусть будут открыты все дороги праведной душе, что пребывает сейчас в царстве Мрака! Да будет одарен он милостью входить в наш мир, чтобы, вселяясь в душу человека, нести дары Тому-кто-из-потустороннего-предела и жертвы приносить Ре-Гору, Некбет и Гатору, Богине Воздуха, Принцессе Злых Пустынь, Озирису, Большому богу, Анубию и Господину Алых стран, за что да одарят они его блаженством, вдыхать прохладу Северного ветра!»
Так мумия Нармера Льва, того, кто силой своего меча воссоединил Верховья и Низовья, нашла последнее убежище в потайном склепе. Первый фараон Египта, пройдя сквозь тени, вступил в солнечный свет богов.
И наконец, в однообразной череде воспоминаний из доисторических эпох он вдруг увидел Его, сверкающего и величественного. Словно Дух Пылающего Золота высился Он среди мрака.
Он заговорил, тихо, спокойно, как говорят шепотом, но в его голосе наряду с миром слышались мощь, непобедимая молодость и пыл, перед которыми оказались бессильны все немыслимые тысячелетия его призрачного существования.
— Я Валькирий, — тихо заговорил он. — Властители Жизни и Смерти изгнали меня из Вечности в мир Времени за преступление, о котором тебе ведомо. Я прожил десять тысяч раз по миллиону жизней, переходя из мира в мир, из тела в тело; мне предстоит еще пережить бессчетное количество перевоплощений, и так будет до тех пор, пока я не выполню поставленной передо мной задачи. С твоей поддержкой, о Кирин, я искуплю свой давний грех…
Казалось, что в окружении расплывчатых теней подсознания, среди обломков и обрывков навсегда забытых жизней, в глубинах странных, не очерченных во времени видений, не могло остаться места удивлению. Но Кирин, напротив, был поражен. Подумать только, он стал хозяином у бога! До чего нелепая мысль, и в то же время — до чего точная! И разве этот бог — не тот же вор?
— Уже давно меня гнетет усталость от этой серой и однообразной жизни смертных, — тихо продолжал голос. — Одна жизнь сменяется другой, и каждый раз один и тот же скупой набор эмоций, немногих и ущербных чувств и ограниченных возможностей. Человеческое тело для бессмертного — не более чем ветхая, грязная тюрьма. Поэтому я уходил в глубины, разума моих хозяев и там мечтал о былой славе… и о славе грядущей.
Взметнулись ли на миг чуть выше тусклые огни? Или же то был блеск ушедшего величия, вспыхнувший в призраке изгнанного божества? Кирин не мог сказать наверняка.
— Скоро ми войдем в Башню, ты и я. Я помогу, но многого не жди, ибо за вечность заточения моя сила вытекла по капле, к тому же я истощен потерей энергии, что вложил в тебя, хотя о том и не жалею. А потому, Кирин, будь начеку и ступай осторожно: отныне я смогу прийти на помощь только раз.
В душе его нарастал смутный протест. Как объяснить этому доброму, скорбному, усталому созданию, что он вовсе не собирается расставаться с «Медузой»? Как обнажить перед увечным ангелом свой стыд, название которому — алчность? Он мучительно подбирал нужные слова, как вдруг почувствовал, что сон оставляет его. Нет, не сейчас…
Он вдруг почувствовал, как кто-то осторожно трясет его за плечо, открыл глаза и увидел старину Темуджина, с улыбкой щурившегося на него сверху вниз. Вместе со зрением вернулся слух.
— Просыпайся, парень, — сказал маг. — Приехали! В телескопе — Пелизон!
13. ЗАРЛАК ВСТУПАЕТ В ИГРУ
Глубоко под землей, в мрачной, вырубленной в скале комнате, освещенной холодным сиянием немеркнущих ламп, за огромным столом из черного дерева сидел в одиночестве сухопарый человек.
Он был одет во все черное. Черный переливчатый шелк рукавов легким шуршанием отвечал на каждое движение руки, листающей страницы древней книги, которая лежала перед ним на столе. Вспыхивали и гасли блестки драгоценных камней, вшитых по складкам просторной сутаны, скрывавшей человека от чужого глаза.
Вместо лица — темный овал маски под выступающим далеко вперед капюшоном. Остались одни глаза — серые, со взглядом холодным, точно лед, и в то же время жарким, как огонь. Неподвижной тенью он навис над испещренным рунами листом старинной рукописной книги, и казалось, во всей этой зловещей фигуре остались жить одни глаза. В них полыхал яростный огонь неукротимой энергии. В пристальном взгляде угадывалась бесчеловечная жестокость, которая, однако, не могла затмить безудержную жажду власти.
Книга, над которой склонился этот закутанный в черное человек, пережила многое и многих. Тысяча веков миновала с тех дней, когда рука неведомого переписчика покрывала витиеватыми иероглифами эти пожелтевшие, в паутинке тончайших морщинок кожаные листы. Книга, лежавшая перед ним на массивном столе, была старше, чем летопись человечества. Речная глина, из которой люди однажды слепили кирпичи, чтобы потом возвести из них стены Ура в Чалдизе, еще пребывала в первозданном состоянии, когда на эти высохшие, ломающиеся от неосторожного прикосновения листы ложились первые значки. Блоки пирамиды Хеопса еще спали в теле скал, стоявших вдоль долины Нила. Огромная сверкающая стена льда, что, перемалывая все на своем пути, пришла с бескрайнего, таинственного севера, лишь недавно отступила в свои исконные пределы. Человек находился в возрасте младенца, он только-только шагнул на низкую ступеньку, отделявшую его от зверя, едва встал на ноги, освоил самые примитивные орудия труда. Аура почти физически ощутимой изначальной древности окружала старинную книгу, сквозь сотни тысячелетий она пронесла в себе пыль неторопливого времени.
Но что бы ни пытался отыскать человек в сутане в этом своде древней мудрости, все ускользало от него. С тихим проклятием он закрыл книгу и оттолкнул ее в сторону, затем откинулся на спинку богатого, как трон, стула и предался размышлениям; его голодные, с блеском холодной ярости глаза устремились в непроницаемый сумрак подземной комнаты.
Слабый звук за спиной. Сталь звякает о сталь. Похожая на клешню рука в наростах отодвигает темную гардину. За ней черный провал — вход в коридор. Из темноты в комнату ступает карлик, облаченный в стальные доспехи. Фантастические на вид доспехи разрисованы извивающимися драконами и оскаленными дьявольскими мордами. Из-под сплошного покрова стали виднеются лишь отвратительные руки и желтоватое с лягушачьими чертами лицо.
