Улыбка прекрасной женщины обнажила жемчужины зубов.
— Твоя красота — вот твое проклятье, хозяйка горы, — продолжил юноша. — Проклятье, которое убивает все, что любит тебя. Еще до того, как первые южане-завоеватели ступили на землю Тохоку, ты безраздельно властвовала здесь. Столетиями твои сыновья убивали друг друга ради твоей милости, и приносили кровавые жертвы Матери-Земле, чтобы твоя красота, твоя жизнь никогда не увядала. Их кровь орошала цветы и плодоносные горные деревья до тех пор, пока ты, как паучиха, не извела все свое потомство, кроме самого сильного своего сына, который продолжал приносить тебе жертвы. Теперь он мертв, хозяйка горы.
— Но ты жив, — улыбнулась она синими губами. — И теперь ты мой. Подойди.
Когда молодой воин вогнал меч в ножны, его лезвие зазвенело протяжно, как плачущий ребенок. Двигаясь скованно, юноша приблизился к кутающейся в меха красавице и опустился перед ней на колени.
— Поцелуй меня, — попросила хозяйка горы.
Ацукёки покорно подался вперед — и их уста соединились. Поцелуй был долгим, жадным и страстным, как последний глоток умирающего от жажды. Хозяйка горы обхватила свою жертву руками, сбросила тяжелые шкуры и прижалась к юноше обнаженным холодным телом. Прошло еще несколько долгих мгновений, прежде чем она поняла свою ошибку.
— Ты… — прошептала ледяная женщина, оторвавшись от губ юноши. — Ты не человек!
Ее злые глаза впервые за сотни лет были полны ужаса.
— Я человек, но не мужчина, — поправил молодой красавец. — Меня зовут Ацукёки но Хару, я дочь дайнагона Мататэ. Отец любил меня столь сильно, что предпочел навлечь проклятье на свой род, лишь бы не расставаться со мной. Чтобы скрыть преступление против богов, он отдал меня в воспитание своему слуге. Десять лет я носила мужское платье и жила среди воинов и слуг нашего дома…
Хозяйка горы пыталась высвободиться из рук Хару, но тщетно. Дочь дайнагона вытащила из прически длинную иглу, и гладкие темные волосы рассыпались по ее плечам.
— Они любили меня как брата и друга, — продолжила девушка. — Их любовь обернулась безумием, когда в день смерти отца я появилась в траурном женском платье. Они убили друг друга — кровь залила тростник на полу нашего дома. Тот, кто однажды увидит меня — не знает больше покоя. Тебя называют зимнее безумие, хозяйка горы, а я — безумие весеннее!
Хару схватила красавицу за горло, сильно сдавила его и повалила соперницу. Другой рукой она сжала острую железную шпильку для волос.
— Чего ты хочешь?! — шипя от боли, выкрикнула женщина.
— Я хочу, чтобы ни одно зеркало больше не смогло удержать моей красоты, — крикнула Хару, вонзая шпильку в грудь хозяйки горы. — Я хочу, чтобы ни один мужчина больше не смог взглянуть на меня.
Руки Хару стали липкими и скользкими от холодной крови, но она продолжала колоть податливое мягкое тело, пока ледяная красавица не затихла под ней. Подрагивая от пережитого возбуждения, Хару присела отдышаться. Только тогда она увидела растущий за троном хозяйки горы цветок. Это была большая красная китайская роза. Девушка вспомнила, что такие цветы еще называли вечноцветами, за то, что они не теряли красоты в течение целой сотни дней. Рядом с цветком лежал Гэндзо, на его шее алел тонкий надрез, через который сочилась кровь.
Хару оторвала от своего рукава длинную полосу ткани и перевязала рану своего слуги. Гэндзо очнулся и проговорил:
— Не смейте пытаться изуродовать себя, — он коснулся рукой шрамов на щеке девушки. — В случившемся нет вашей вины.
— Что же мне теперь делать? — спросила Хару.
— Нам нужно бежать, Ацукёки-сама! — выдохнул Гэндзо. Теперь Хару понимала, что он давно готовил эту речь. — Бежим на север, в Тохоку. Никто не найдет вас на краю света, никто не станет там жертвой вашей красоты. Возьмите доспех своего отца…
Она не стала слушать дальше. Схватив тонкий стебель цветка, девушка переломила его, скомкала мягкие лепестки и отшвырнула их прочь…
…Спуск с горы дался спутникам неожиданно легко. Несмотря на то, что Гэндзо потерял так много крови, что ослеп — он мог идти, опираясь на плечо своей хозяйки. Слуга не проронил ни слова до того момента, как они ступили на лед озера. Только тогда Гэндзо осторожно спросил:
— Ацукёки-сама… вы убили хозяйку горы?
— Она мертва, — кивнула Хару. — Скажи мне, Гэндзо, я по-прежнему прекрасна?
— Да, моя госпожа, — сказал слуга, устремив на нее невидящий взгляд своих широко раскрытых глаз. — Но почему?.. Почему я по-прежнему не могу видеть?
— Я знаю, как вылечить тебя, — грустно улыбнулась Хару. — Нужно только перейти озеро. Иди вперед, я буду словами направлять тебя…
— Но…
— Иди! Нам нельзя подолгу вместе стоять на льду.
Слуга покорился ее приказу и начал медленно, осторожно пробираться к берегу. Хару словами направляла его, но сама не двинулась с места. Когда Гэндзо, наконец, ступил на твердую землю, по ее щекам текли слезы.
Хару сильно, как от боли зажмурилась, опустила голову и резко открыла глаза. Она увидела на льду свое отражение. Намного более четкое и прекрасное, чем в лучшем танском зеркале. Совсем недолго она смогла смотреть на него, прежде чем лед подернулся паутиной тонких трещин. С грохотом, с треском он провалился, увлекая девушку в холодные, темные воды…
…Заинтересовавшись рассказом, я приказал Гэндзо отвести меня к озеру, через которое он возвращался с гор. Мы долго блуждали в чащобе, пока, наконец, не нашли его. Озеро было действительно большим, гладким, как стекло, — и лед не сковывал его спокойных вод. Гэндзо настаивал, что оно не замерзает от того, что его хозяйка лежит на дне, а ее глаза устремлены к солнцу. На следующую ночь несчастный Гэндзо сбежал и по его следам мы вернулись к озеру. Должно быть, слуга и госпожа, наконец, нашли покой в объятьях друг друга, в холодной пучине темных вод.
Но есть и иное объяснение этой странной истории. Озеро могло не замерзать из-за горячих источников на дне. Мне говорили, что в горах Оу таких источников много — и они испускают странное зловоние, наводящее на людей видения. Зимой, когда воздух особенно тяжел, этими испарениями заполняются целые долины. Людям, вдохнувшим отраву, мерещатся запахи и звуки, их посещают тревожные образы. Мы назвали такое помешательство зимним безумием. Мне рассказывали, что эмиси тоже подвержены такому недугу. Пораженные им, одни бросаются в пропасти и разбиваются насмерть, другие, кому повезло меньше, упав, остаются в живых — и ветер еще долго разносит их полные боли крики и стоны вместе с шумом метели.
Так или иначе, такова история хозяйки горы, которую я, сэйи-тайсёгун Фудзивара но Асакари, услышал в годы правления императрицы Кокэн, близь перевала Синраден, что на краю света, в землях Тохоку.
