"Слишком много. Так твою..."
Сколько они дерутся? Ни малейшего понятия. Сколько было атак? Похоже, сотни, хотя это невероятно - над головами еще солнце. Угасающее, да, но все же...
Следя за толпами внизу, за толпами, что были все ближе, он вытащил мешок из кучи вещичек у тела Скованного Бога. Взял долбашку. "Всегда храни одну. Всегда. Обет сапера. Уходя, забирай ублюдков с собой!"
Он поднял припас над головой.
Сзади Скрипач неистово выкрикнул его имя.
"Ах, дерьмо. Прости, Скрип".
Еж рванулся по тропе навстречу массе коланцев.
Услышал, что сзади кто-то бежит, и остановился. - Скрип, чтоб тебя! Нет! Назад!
Но друг бросился на него. Оба чуть не упали, долбашка вылетела из рук Ежа.
Саперы не стали приседать и прятаться - они стояли и смотрели, как припас лениво прорезает кривой путь над солдатской толпой - как летит над качающимися железными шлемами... Как ударяется об один, словно зрелый кокос.
И разбивается, вываливая бесполезный карминовый порошок.
Саперы уставились друг на друга - лица разделяла едва ли пядь - и одновременно крикнули: - Тю!
И тут же малазанин пробежал рядом, гремя доспехами - парень ростом ниже самого Релико, но бледнокожий и тощий. Уши торчали по сторонам узкой головы. Он явил им блеклую, кривозубую улыбку. - Защитю ваши спины, господа. Идите вверх!
Скрипач смотрел на него. - А ты кто, Худа ради?
Солдат ответил с обидой: - Я Непотребос Вздорр, сэр! Кем мне еще быть? Ну, идите наверх, я вас прикрою. Лады?
Скрипач повернулся и потащил Ежа по тропе. С вершины уже тянулись руки - там были Тарр, Бутыл, Улыба и Корик. Лица морпехов были необычайно бледными. Мертвяк тоже прибежал, упал на колени у тел Шпигачки и Ромовой Бабы - потом поднял голову и что-то буркнул Тарру.
Кивнув, сержант подтянул Ежа и Скрипача на обрыв. - Мы позаботимся о бреши, сэры.
Скрипач схватил Ежа за руку и отвел в сторонку.
- Скри...
- Заткни хлебало! - Он кипел от злости. - Думал еще раз?..
- Похоже было, что нам конец!
- Нам никогда не конец, чтоб тебя! Мы их отогнали, слышишь? Они отходят - мы снова их отогнали!
Ноги Ежа вдруг стали как бы жидкими, он плюхнулся на зад. Вокруг сгущался сумрак. Он слушал хрипы, ругань, резкий кашель. Огляделся: все вокруг тоже сидели, уже не на что ни способные. Он вздохнул, как всхлипнул. - Боги, сколько у тебя осталось солдат?
Скрипач лежал, прислонившись спиной к упавшему камню. - Может, дюжина. У тебя?
Еж задрожал. - Сержанты были последними.
- Они не мертвы.
- Чего?
- Изрублены, да. Но только без сознания. Мертвяк думает, от теплового удара.
- Тепло... боги подлые, я велел выпить всё что есть!
- Они бабы крупные, Ежик.
- Последние Сжигатели Мостов.
- Да, Ежик, твои последние Сжигатели.
Еж открыл глаза, поглядел на друга - но глаза Скрипача были закрыты, лицо обращено к темнеющему небу. - Правда? Что ты сказал?
- Правда.
Еж опустился на землю. - Думаешь, мы снова сможем их остановить?
- Разумеется, сможем. Слышь, другой долбашки нет?
- Нет. Худ побери, я носил ее всю дорогу. И всю дорогу она была тухлой!
Лица мелькали за веками Скрипача. Спокойные в смерти, хотя память хранит так много живых черт - черт жизни, запертой отныне лишь в черепе Скрипача. И там они останутся, открой он глаза - а он еще не готов, ибо увидит лишь здешнюю тишину, лишь пустоту.
Он знал, в каком мире хотел бы жить. Но ведь людям выбора не дается, верно? Если только они сами не убьют искру в своей душе. Выпивкой, сладким дымом забвения... все это лишь ложные грезы, насмешка над грезами истинными, над жизнями ушедших.
Вокруг дыхание стало менее хриплым, стоны замолкли - всем перевязали раны. Даже те, что сохранили способность двигаться, сидели спинами к камню, как и он. Слишком утомленные.
По склонам доносились тихие, потерянные стоны и крики раненых коланцев. Малазане убили сотни, ранили еще больше, но нападающие не унялись. Холмик словно стал последним островом в мире мятежных морей.
"Нет. Не так. Это место, нами выбранное. Чтобы сделать то, что правильно. Но, похоже, именно потому нас хотят затопить, уничтожить".
Еж замолк, но не уснул - будь так, храп выгнал бы с холма всех, включая Увечного Бога, цепи там или не цепи. А со стороны осаждающей армии лишь сердитые отзвуки - солдаты отдыхают, проверяют оружие и доспехи. Готовят новый натиск.
"Последний натиск.
Двадцать и один солдат не остановят армию.
Даже такие солдаты".
Кто-то кашлянул из-за одной из каменных глыб и сказал: - Ну, с кем мы теперь деремся?
Скрипач не узнал голоса.
Не узнал и голоса, ответившего: - Со всеми.
Долгая пауза. - Не удивляюсь, что проигрываем.
Шесть, двенадцать ударов сердца, прежде чем кто-то фыркнул. Раздался рокочущий смех, кто-то еще забился в припадке веселья - и тотчас же изо всех темных мест на кургане полился смех, покатился, звеня и отскакивая.
Скрипач ощутил, что губы трескаются, изображая улыбку. Хохотнул раз, и еще. И не смог остановиться, хотя бока сжала боль. Еж вдруг впал в истерику, согнувшись и дергая ногами.
Слезы на глазах - Скрипач неистово утирал их - но смех звучал и звучал.
И звучал.
Улыба поглядела на собратьев по взводу, увидела, как они складываются пополам, как краснеют лица и текут слезы. Бутыл. Корик. Даже Тарр. И Улыба... улыбнулась.
Когда это заметили товарищи, задергались словно ножом в живот ударенные.
Каракатица лежал в трещине между валунами на треть пути вниз по склону, погребенный под трупами коланцев, чувствуя, как утекает кровь через смертельные раны в груди, и слушал их смех.
И возвращался назад и назад. В детство. К битвам, которые они устраивали, к высоким редутам, которые защищали, к солнечным пыльным дням с палками и мечами - бегай туда и сюда, ведь время - лишь слово без заднего смысла, и дни нескончаемы, и прекрасен камень в ладони, а если случился синяк или рассечена кожа, мчись с маме или папе, и они возьмут боль и обиду, сделав неважными. И тревога уйдет, уплывая во вчера, а впереди лишь солнце и яркий свет, и никогда мы не повзрослеем.
Каракатица улыбнулся камню и крови и поту в последнем своем укрытии и мысленно шепнул: "Нужно было вам видеть наши решительные битвы. Это было что-то. Мы были..."
Тьма и потом свет - яркий, как бесконечный летний день. Он пошел туда не оглядываясь.
