Людей со светлой кожей на стадионе тоже хватало. Возможно, они прибыли в Элисаар, чтобы посмотреть кулачные бои, сражения на мечах или гонки колесниц. И конечно же, чтобы полюбоваться на Лидийца, которого Катемвал спас от грязи и нищеты в далекой Иске.
Стоило ли ему тогда, в самом начале, пытаясь определить судьбу мальчика, говорить: «Расти для славных дней и чистой прекрасной смерти»?
«Перестань думать об этом», — суеверно упрекнул себя Катемвал, пока носилки протискивались сквозь толпу, ломящуюся в ворота стадиона. Сгущались лихорадочные сумерки. Тут и там бывшего охотника за рабами приветствовали дружелюбные возгласы: «Вот едет отец Лидийца!» Старая и необидная, шутка. Отец дарует жизнь.
Пока носилки двигались сквозь ворота, Катемвал от чистого сердца произнес обещание Дайготу:
— Двадцать белых голубей и двухгодовалый бычок. И самое превосходное вино, чтобы залить зажженное приношение. Если он выживет… — он кивнул и добавил, как водилось у жителей метрополии: — И победит.
* * *
В этом году в Огненных скачках участвовало десять желающих. Хотя правила допускали тринадцать участников, зачастую только семь или восемь человек решались испытать судьбу. Приз был определен в давние времена — двадцать слитков золота. Но больше, чем золото, притягивала слава.
В течение трех долгих сезонов отборные рабы тренировались под покровительством и при денежной поддержке процветающих городов Нового Элисаара — или иных мест. В состязаниях принимали участие и свободные люди, которые не чувствовали никакой неловкости от соседства с подобными рабами — полукровки, Висы, желтоволосые люди с Континента-Побратима. Эффектные кармианцы, как с темными, так и со светлыми волосами; хитрые заравийцы, чьи очаровательные колесницы спускали с кораблей, словно куртизанок, убранных цветами; суровые оммосцы; горделивые дорфарианцы — их колесницы были украшены черными эмблемами грозы и змеями в золотой чешуе. Приезжали претенденты и из Вардийского Закориса, хотя вардийские завоеватели на подобных состязаниях, как и на войне, придерживались своих обычаев. Шансарские завоеватели, колесничие кораблей, прибывали из Ша’лиса по суше, на своих знаменитых лошадях, чтобы проиграть и завидовать, хотя за многодневный переезд могли бы в совершенстве научиться править хиддраксами — животными, которых на Висе запрягали в колесницы и использовали для скачек со времен Верховного короля Рарнаммона.
Этим вечером набор участников был обычный.
Таддриец, свободный человек и, похоже, благородный разбойник, цвета — коричневый и охра. Отт, свободный человек, смелый и хитрый купец — темно-кремовый. Закорианец из Вольного Закориса, прозванного сражающимся леопардом — разумеется, черный. Человек из Корла, мелкий князек — цвет стали.
От Элисаара выступали весьма уважаемый раб-колесничий из Кандиса — цвета красный и розовый; аристократ из Джоу, явно один из племянников тамошнего наместника — красный и черный. И претендент из Саардсинмеи, раб, за три года не проигравший ни одного состязания, но еще ни разу не испытавший жребий Дайгота в данном виде гонок — Лидиец, красный и красный.
Из Ша’лиса, как водится, явились неприятности. Двое полукровок, оба свободные, так как по закону ни один человек, имеющий светлые волосы, кожу или хотя бы глаза, не мог быть рабом. Цветом одного из них был ярко-желтый, другого — желтый с голубым. И напоследок — шансарский лорд, владеющий поместьями в Ша’лисе и Кармиссе, цвет — белый.
Белый. Вот и ответ загадки. Устроившись в ложе, Катемвал заглянул в программку, аккуратно скопированную и доставленную ему стадионным писцом, и почувствовал временное облегчение. Если проклятый шансарец мог притащить с собой десять совершенно не нужных ему лошадей, почему бы ему не захватить любовницу-эманакир, чтобы она поскакала на нем самом после Скачек?
Уже полностью настала ночь, небо над стадионом сделалось темным, как чаша чернил, пронизанная звездами. Лампы вдоль трибун светили тускло, их фитили специально подрезали или накрыли дымчатым стеклом.
Напряжение сгущалось вместе с темнотой, обещая прорваться бурей.
Завыли стадионные трубы.
Мощный единый крик взлетел над рядами и эхом прокатился по широкой артерии Пятимильной улицы.
В дымном свете факелов под стадионом выстроились в ожидании колесницы. Тройки хиддраксов, запряженных около четверти часа назад, уловив напряжение ночи, били копытами и трясли длинными головами. Свет играл на ухоженных блестящих шкурах, металлических украшениях и лентах.
Бросок медных костей Дайгота определил положение каждого из соперников. Жрецы шли вдоль линии чужеземцев, свободных людей и рабов. Первый предлагал им чашу Дайгота, специальный сорт вина, второй же произносил ритуальную фразу:
— Ты принадлежишь богу. Иди и сам будь богом.
Стоя восьмым, Регер слышал, как снова и снова повторяются эти слова. Отт, джовианец, таддриец, кандиец и Вольный закорианец выпили и выслушали их. Независимо от своей личной веры этой ночью они принадлежали Дайготу, и этой ночью они сами станут богами. Но когда жрец приблизился к желтой колеснице шалианца, тот решительно отказался:
— Нет. Я почитаю единственную истинную богиню.
Жрец пошел дальше, не отвечая. Но корл, который стоял следующим, слева от Регера, громко рассмеялся.
— Единственная истинная богиня — Коррах. Ты ее имеешь в виду? — спросил он у человека из Ша’лиса.
Корл не привлек особого внимания, его замечание было вполне понятным. Шалианец сделал вид, что не расслышал его. Желтую колесницу украшал традиционный знак — жезл с обвившейся вокруг него золотой змеей. Их упряжки нервничали и трясли кисточками на поводьях, косясь друг на друга. Жрец подошел к корлу. Тот отпил из чаши, принял благословение и снова обратился к шалианцу:
— Вот этими копытами и колесами Коррах раздавит ползущую по навозу змею твоей богини-шлюхи.
Шалианец не двигался, словно окаменел, сдерживая храпящих животных с застывшей на губах усмешкой ярости.
Чаша дошла до Регера. Он склонил голову и отпил глоток легкого сладкого вина.
— Ты принадлежишь богу, — сказал ему жрец. — Иди и сам будь богом.
Не умея противиться энергии магической формулы, Регер ощутил, как она пронзила его насквозь, и на мгновение прикрыл глаза, содрогаясь от истинности ее силы.
Придя в себя, он осознал, что шансарец, стоящий с другой стороны от него, говорит:
— Я борюсь за Ашару-Анак. Твой Дайгот — призрак.
Однако еще один шалианец, стоящий последним, выпил из чаши и выслушал благословение, не возражая. Даже в Ша’лисе человек может чтить богов по своему выбору, если помимо этого совершает приношения и шансарской рыбозмееженщине.
