Он провёл ночь голодным и замёрзшим. Ему не стоило уходить на охоту. Надо было собрать вещи, покинуть проклятую деревню и отправиться в Долины.
Он почувствовал, как дрожит земля, в тот самый миг, когда рёв чудовища расколол ночь. Адреналин в мгновение ока заставил его оказаться на ногах с наложенной стрелой и натянутой тетивой. Из мрака возникло чудовище — толстые складки, в прокисшая вонь, раздирающий уши рёв. Он выстрелил, и в ответ на свист стрелы раздался удовлетворительный «тунк!» и возглас боли, когда снаряд по оперение вошёл в тело твари.
Но громадина продолжала наступать. Герак попятился, бросил лук и попытался выхвать меч, оскальзываясь на неровной, грязной земле. Его сапог застрял в грязи. Он упал на спину, выхыватывая меч.
Существо бросилось на него, фыркая, хрюкая, вытянув лапы, когтистые пальцы тянулись к нему. Закричав от страха, Герак ударил мечом в туловище твари. Одна из лап обрушилась на его голову сбоку.
Боль. В глазах вспыхнули искры. В голове пронеслось воспоминание о том, как чудовище поедало фазанов, с костями и перьями, и Герак представил, как оно целиком пожирает его — одежду, кости, мясо.
Инстинкт и адреналин не позволили ему разжать ладонь с мечом, даже когда тело онемело, а туша существа рухнула на него, на ладонь вбив в мягкую почву — готовая могила. Воздух со свистом вылетел из лёгких. Существо скорчилось на нём, гора зловонной плоти, его вес давил на Герака. Крупная рука сжалась на его лице и вжала голову в мокрую землю. Вода попала в глаза, в нос, в рот. Когда Герак вдохнул воду, его охватила паника. Отчаявшись, испуганный, он бил и бил своим мечом. Смутно он чувствовал тепло, всхрипы боли чудовища, его движущийся вес на своём теле. Он не мог дышать. Вспыхнули новые искры, в глазах потемнело. Он терял сознание, умирал. Он отключился на мгновение; не знал, на сколько, но когда чувства вернулись, он понял, что существо больше не двигается.
Он убил его?
Герак был слишком истощён, ему было слишком больно, чтобы чувствовать облегчение. Вонь чудовища забивала нозри; от веса было тяжело дышать. Он лежал лицом к раздутому лицу твари. Её глаза были открыты, толстый чёрный язык вывалился из пасти. От взгляда карих глаз Герак вздрогнул.
Они казались полностью человеческими, почти детскими.
Скорчившись, он выбрался из–под существа и встал, покрытый грязью, кровью и вонью. Он посмотрел на раздутую тушу, на складки плоти, на паутину толстых вен на поверхности кожи. Из спины чудовища торчал кончик его меча.
Закряхтев, он перевернул тушу, чтобы выдернуть клинок. Лохмотья на монстре были грязыми, рваными останками домотканной одежды. Он выдернул меч, заморгав от вони. Он вспомнил, что видел у чудовища шнурок, и воспользовался мечом, чтобы приподнять складку кожи на шее существа.
На шнурке висел оберег — грязный кубик из янтаря.
Поначалу его разум отказался понимать, что это значит. Он стоял абсолютно неподвижно, разглядывая оберег, одежду, пытаясь убедить себя, что всё не так, как ему кажется.
Но всё было именно так. Он знал этот оберег. Янтарный кубик принадлежал девочке из Фэйрелма, Лани Рабб.
Но её семья покинула Фейрелм много дней назад. Чудовище убило её и забрало амулет? Или..?
Он посмотрел на существо. На его волосы. На детские карие глаза. На разодранную одежду.
Реальность потрясла его, и Герака вывернуло в траву и выворчивало до тех пор, пока его желудок полностью не опустел. Он рухнул на землю.
— Лани, — сказал он. Казалось ужасным называть этим именем раздутое, искажённое тело перед ним, но это была она. Герак был уверен. И он убил её. Какая–то магия или проклятье превратили девочку в нечто ужасное, а потом он убил её.
— Боги, боги, боги, — прошептал он.
Герак попытался не думать о том, что произошло с остальной её семьёй.
С отвращением он отбросил свой меч и опустился рядом с ней на колени — с крохотной, худенькой девчушкой, которую до сих пор мог представить бегающей и смеющейся в окрестностя деревни. Он протянул руку, но не коснулся её.
— Мне так жаль, Лани.
Как с ней могло случиться такое?
Ударил гром. Заморосил дождь.
Он долго сидел так, окутанный ночью, охваченный грустью не только за Лани и её семью, но и за себя, Элли и их ребёнка, за всю Сембию. Сама земля была испорчена тьмой. Он должен был уходить, увезти отсюда Элли, но просто не мог вот так оставить Лани здесь. Он должен был что–то сделать с её телом, сжечь его. Это было самое малое, что он мог.
Он разыскал свой топор для дерева среди разбросанных останков лагеря, порубил найденные неподалёку мёртвые ветви широколиста, и начал сооружать погребальный костёр вокруг тела Лани. Он взял её за запястья, чтобы немного сдвинуть и подложить под неё дрова. И тогда заметил, что она что–то сжимает в руке.
Герак разогнул уже закоченевшие раздутые, уродливые пальцы, чтобы обнаружить бронзовое солнце — медальон Элли. Из всех вещей в лагере она взяла медальон Элли. Он вспомнил, что когда–то, давным–давно, Лани сказала Элли, какой у неё красивый медальон. Элли погладила девочку по волосам, поблагодарила её, и Лани побежала дальше.
Эмоции закипели в Гераке, грубые, горькие, и он не сумел их проглотить. Он заплакал, продолжая работать, и вскоре соорудил более–менее приличный погребальный костёр. Костёр для девочки–подростка, которую Сембия превратила в чудовище. Он аккуратно поместил оберег Элли обратно в её ладонь.
— Мне жаль, — снова повторил он, и начал разжигать костёр. Когда дерево загорелось, он ворошил дрова, пока огонь не охватил их полностью. Он подумал, что должен сказать что–нибудь, молитву, но не смог себя заставить.
— Будь оно проклято, — тихо сказал он, пока раздутое тело Лани чернело в огне. — Будь оно всё проклято.
Какое–то время он смотрел на костёр, пока не убедился, что тот не угаснет, затем собрал всё, что сумел найти из своих вещей, и направился обратно. Он должен был вернуться в Фейрелм и увезти отсюда Элли.
Он шагал с луком в одной руке и с мечом — в другой. Он не собирался останавливаться, и прошёл несколько лиг, прежде чем зрение затуманилось от усталости, и Герак начал спотыкаться. Но он всё равно продолжал идти. Поставленная цель поглотила его, рыболовный крючок страха глубоко вошёл в его кишки и тянул обратно в Фейрелм, к Элли.
Через два часа он так часто моргал от усталости, что почти ничего не видел. Казалось, его ноги сделаны из свинца — куски металла, приделанные к его коленям. Он споткнулся, упал, пополз, и наконец рухнул. Он попытался встать, но не смог. Его лицо ударилось в мокрую землю. Силы покинули его, утекли в почву. Дрожа от холода и истощения, он решил минутку отдохнуть. Всего минутку…
* * *
Шёл дождь, когда паломники собрались на возвышенности, с которой открывался вид на аббатство. Они сбились в ссутулившуюся, мрачную, грустную кучку, натянув на головы капюшоны. Все, кроме Орсина. Он стоял поодаль от остальных, одетый лишь в свою рубаху, штаны, сапоги и татуировки. Казалось, дождь совсем его не беспокоит. Паломники старались к нему не приближаться. Он не был одним из них, и пилигримы, должно быть, чувствовали это.
Дэва поймал взгляд Васена, кивнул.
Паломники смотрели вниз, на долину, на её высящиеся сосны, за которыми начинались зубцы гор, на вены рек, на каменные стены приютившегося среди зелени аббатства. Не в первый раз Васен задумался, как будет выглядеть долина в солнечном свете. Он представил, как блестит серебром река, как куски слюды в стенах аббатства сияют, будто драгоценности, как снежные шапки гор светятся, как фонари. Его огорчало, что это место никогда не увидит чистого солнечного света. Он поклялся, что когда выведет паломников из–под савана Шадовар в Долины, то поволит себе провести несколько часов под солнечными лучами, прежде чем вернуться во тьму.
— Твои мысли блуждают, первый клинок, — сказал стоявший рядом Бирн.
Васен повернулся, чтобы взглянуть в глаза Бирна — с тяжёлыми веками, с нависшими густыми бровями. На виске Бирна виднелся неровный шрам. Васен вздохнул.
— Похоже, в последнее время мои мысли частенько это делают.
— Это всё время года, — сказал Бирн, указывая на небо рукой в перчатке. — Приближается зима. Разум блуждает в попытках найти весну. Но скоро мы увидим солнце.
— Увидим, — уверенно кивнул Васен. — Паломники готовы? Ты их пересчитал?
Бирн кивнул, его конический шлем сполз на глаза. Он поправил шлем и сказал:
— Двадцать три паломника и четверо нас.
Четверо их. Четыре слуги Амонатора поведут верующих сквозь вечную ночь Шадовар. Элдрис, Нальд, Бирн и Васен, первый клинок. Все — опытные и хорошие люди. Каждый из них знал, каким путевым знакам следовать на равнинах, чтобы попасть в Долины, к солнцу, в безопасность.
— Тогда занимайте позиции, — приказал Васен. — Помолимся и выступаем.
