— А то что бы тут ходить такой милашке одной одинёшенькой… Милые рожки, кстати. Обрамляют голову, словно тиара, ха! Я слышал, у одной известной в наших кругах особы они тоже так вдоль головы идут. Если ты понимаешь, о ком я, а?
Понимала, потому что речь шла о другой, кхем, лазурноволосой дамианке с похожими рогами. Вот её они все знали, хотя мало кто видел. Вот Азаэль — видел. Когда поддерживал её во время мятежа… Но сейчас Шаос молчала. Стояла и молчала, только сейчас удосужившись опустить руки — а то стоять как-то перед незнакомцем, светя уязвимыми подмышками, было страшно. А он же не переставал ходить — с сунутыми в карманы руками и вполовину согнувшись, из-за чего ехидна почувствовала себя именно что какой-то маленькой рыбкой, вокруг которой крутится рыбина побольше и с большими такими острыми зубами.
— Что-то ты ростом совсем не выдалась… Кстати, тебе не холодно? А то сегодня ветерок такой прохладный, мне кажется. Хочешь, покажу местечко потеплее? Да не бойся, ничего я с тобой не сделаю!
Он приобнял девушку за плечо и плавно скользнул по нему маняще тёплой ладонью в сторону шеи — и как бы случайно подцепил её за ошейник одним только мизинцем. Но из-за того, что силы их находились просто на несоразмерных уровнях — даже этого хватило, чтобы направить неуклюже спотыкающуюся ехидну в сторону старой, покосившейся скамьи. И всё так же как бы ненавязчиво, как бы случайно. Будто бы он этого и не собирался на самом деле делать и она шла сама, по своему желанию, а он её только капельку направлял! Да вот спустя каких-то несколько секунд, но мужчина уселся на видавшую лучшие времена скамейку сам, а кряхтящую и сопящую подружку подхватил подмышки и усадил к себе на колени.
— Ну и то ты твоишь, а? — Подала, наконец, голос Шаос, когда его сильные пальцы сошлись на её животике и сцепились в замок. Она была напугана, конечно же, и даже попыталась разжать его объятия… Да только куда ей?
А ещё — ей становилось жарко. И рот заволакивало слюной. Предприняв же ещё одну попытку "выкрутиться" на свободу, вихляясь и суча ногами, она поняла ещё и то, что ветер стал слишком сильно обдувать ей внутреннюю поверхность бёдер… Пока под попой мешало что-то большое и твёрдое.
— Пусти, а? Мне идти надо…
— Я ничего не делаю. Просто считаю, что ты — очень милая.
Руки его поползли ниже, ощупывая каждую складочку на пути от её животика и до промежности. Большие пальцы скользнули ей под юбку, вдоль паховой складки и кончиками заходя под бельишком, чтобы остановиться уже на её бёдрах, обхватывая их всеми пальцами сразу.
Ехидна отрывисто, с хрипотцой закряхтела. Её сейчас что, собирались… взять? А она разве давала на это согласие? Или же… Или же жар в теле и сырость между ног — это можно расценивать, как ответ "да"?
— Н-не надо… — Предприняла ещё одну жалкую попытку сопротивиться голубоволосая дамианка. И даже снова "попробовала" убрать его руки, но… когда её лапки коснулись их — он действительно отпустил её бёдра, но только для того, чтобы перехватиться. Взяв её подмышки, чем вызвал ещё один стон и трепет в её теле, он поставил размякшую, такую тёплую и мягкую ехидну перед собой, прямо на скамью, пропустив свои колени между её стопами, из-за чего её коротенькие и малость пухленькие ножки оказались сами собой раздвинуты…
Одна массивная ладонь голиафа легла ей на животик (что заставило Лизу снова закряхтеть от грязного удовольствия), а вторая — надавила ей на спинку, придавая ей полусогнутое положение… Так, что задранная хвостом юбка оказалась прямо у него перед лицом, и он отчётливо видел её бельишко. Беленькое, скромненькое — на всю её широкую попу. С милыми розовыми сердечками и влажным серым следом вдоль проступающего копытца.
С красным от жара и похоти лицом, с прижатыми к трепыхающемуся в груди сердцу руками, Шаос обернулась, чтобы узреть, как два "крючка" его указательных пальцев подцепили её бельё за резинку и стащили его вниз, до середины бедра. Её тёплое бельишко. Влажное настолько, что струнки смазки, натянутые между его липкой внутренней поверхностью и её киской, рвались очень нехотя…
И когда она уже была на грани — тот расстегнул ремень, выпуская на волю своего огромного, усиленного ехидновской аурой, тридцатитрёхсантиметрового зверя. И пусть она испытала от него ужас — вид его готового вторгнуться в её скромное тельце органа стал той самой каплей, что отправил её за грань. Ведь скоро эта штука должна была оказаться в ней, и потому, громко чавкнув высунутым языком, ехидна "захлебнулась" в похоти. Тело её дрогнуло — и она, с открытым ртом и подёрнутым пеленой взглядом, стала падать на подкашивающихся ногах… Это был настоящий оргазм. И если бы его руки не сошлись на её боках — она бы и упала, а теперь…
Шаос застонала. Долго и мучительно, когда он стал проникать в неё. Огромная головка, по размеру своему слабо уступающая мужскому кулаку, до боли натянула её скромных размеров дырочку — тугую, но способную растягиваться. Достаточно лишь приложить некоторые усилия… Чего у её партнёра было в избытке.
Красный набалдашник, с опоясывающими корону "шипиками", для пущей стимуляции, с натугой раздвигал её плотно сжатые половые губы. Как бы, их размеры вообще и ни коим образом не соотносились, но он всё равно пихал себя в неё, заставляя стонать и кряхтеть даже под притупляющим боль оргазмом, заставлял её киску растягиваться, плоть — приподниматься под напором чужеродного мяса, а ноги пытаться раздвинуть сверх комфортных пределов.
— Я-я… Я сейтяс п-полвусь…
Девушка закусила запястье, намереваясь этим перекрыть боль в паху… Правда, рваться она на самом деле не собиралась — просто сейчас он, покачивая её скромных величин полуросличье тело и короткими рывками пытаясь насаживать его на себя, подходил к самому рубежу — к наиболее широкой части головки, когда остальная его часть уже утопла в её пузырящейся вспененной смазкой плоти. А значит, и ощущения были наиболее болезненными. Главное — их перетерпеть!
— Е-ессё, т-тююють! Т-ттюююю!..
Её всю затрясло, когда она "провалилась" на пяток сантиметров ниже, а боль в паху стала капельку, но терпимее. Он вошёл — и тут же был поцелован в головку плотно сжатым кервиксом. Ещё одной преградой на пути в самые глубины Шаос.
— М-минуту, минуту, я!.. — Девушка хапнула ртом воздуха, пока её лапки легли на руки удерживающего её за бока мужчины. И повела бёдрами, отмечая то, как плотно они теперь "срослись" меж собой. — Зады… хаюсь!
По сути, всё пространство внутри её трубы сейчас занимала одна лишь его головка — на мягкой и вздыбленной чем-то инородным плоти её паха даже была видна это грань. Но в запасе находилось ещё более двух с половиной десятков сантиметров дамианского стержня. И его тоже требовалось в неё запрятать… а значит — работы было ещё полно, и откладывать её не было никакого смысла.
Чуть приподняв ехидну (и подвывернув наружу розовой плоти, прилипшей к его члену) — он одним резким движением опустил её вниз, вторгаясь уже в саму её матку — и занимая головкой теперь уже всё её внутреннее пространство. И она на ней сомкнулась, уже не позволяя извлечь её, не вывернув потроха дамианки… или предварительно не размесив её до более податливого состояния. И сильными своими руками, не обращая, в общем-то, никакого внимания на её жалкие стоны и слёзы, на её оргазменные конвульсии — стал ею двигать, вверх и вниз, с каждым тычком наращивая амплитуду и вторгаясь всё глубже. Всё глубже и глбуже, всё сильнее и сильнее разбивая и растягивая её матку. Уродливый бугор его члена сновал в плоти упивающейся болью и похотью ехидны, взбугривал её, бил о рёбра. Сновал меж ними и той узкой прослойкой из мяска и жирка, покрывающей их снаружи. Настолько глубоко, что член его достигал линии её сосков. Бугрился там этой сферой головки… А ведь скоро, он должен был наполнить разбитое под себя пространство своим семенем…
Однако же скоро — это ещё не сейчас. Перехватив девушку под колени, он стал е*ать её с широко раскинутыми ногами — настолько широко, насколько позволяло это сделать спущенное бельё. Но один фиг — раздвинуть ноги достаточно широко она всё равно не могла, её бёдра, хоть и широкие для её роста, не могли вмещать в себя такое без последствий. Сязки её и сухожилия были уничтожены, суставы болели, ноги — непослушно болтались в воздхе. А внутри всё болело, всё чавкало и хрустело. Агония сменялась наслаждением, наслаждение — забытье, забытье оборачивалось дрожью. Тельце её содрогалось в припадках, а считать оргазмы было невозможно — её трахали так, как не может трахать человек, хоть сколько-то заботящийся об ощущениях своей партнёрши. Только ведь Шаос была достаточно похотливой, чтобы любить и это… Причём, она даже не знала, что именно это в ней хрустело — её ли натягивающаяся плоть, какие-нибудь жилки или хрящечки. А может быть ей просто передавались вибрации того, что он цеплялся своей колючей короной за её рёбра — она ничего этого не знала! Всё в её голове смешалось в один лишь круговорот бессознательной и звериной похоти…
