Рэндольф надрезал руку и протянул сложенную «лодочкой» ладонь.
Одна из причин, по которой я не люблю ритуалистику и прочую мутную руническую дрянь в том, что дни и месяцы долгой работы и осторожных расчетов слишком легко испортить парой лишних знаков, поставленных в нужных местах. Я использовал его кровь для внутреннего сдерживающего контура, а свою — для внешнего. Идеально было бы, будь нас трое, но и вдвоем получилось неплохо. Деактивация прошла красиво. Стоило вписать последнюю руну, как сияние, наполнявшее колесо Хаоса, поблекло. С тихим шипением фигура начала таять. В воздухе над гробницей пронесся еле различимый шелест, словно сотни тысяч бабочек в едином порыве взмахнули крыльями, разлетаясь в разные стороны. Тонкие струйки фиолетового дыма поднялись в воздух и повисли под низким потолком.
Как я и планировал.
А вот чего я совсем не планировал, так это что фэйри побелеет и рухнет на камень.
— Эй, что с тобой? Много крови потерял? — я склонился, чтобы похлопать его по щекам. — Вставай, здесь не лучшее место для отдыха.
Он не подавал признаков жизни.
— Какого отродья Черной?!
Сперва я подумал, что он мертв. Что я напутал с рунами и Рэндольфа накрыло отдачей. Эта мысль заставила почувствовать себя по-настоящему скверно. Но когда я поднес клинок к его губам, лезвие затуманилось.
Пульс был редким и слабым, но все же был. Я оттянул Рэндольфу веко, полюбовался на мерцающий янтарь радужки и понял, что совершенно не представляю, как ему помочь. Любой фэйри — уникален. Есть похожие, нет одинаковых. В том числе в плане физиологии. А я даже не врач. Умею обработать и зашить рану и немного разбираюсь в человеческих болячках, но и только.
И вот что теперь с ним делать?
Я мрачно уставился на безжизненное тело. Представил, как ухожу, оставляя его здесь, как окончательно догорает и гаснет факел. Сейчас, когда звезда Хаоса потухла, на гробницу резко навалилась темнота. Пламени едва хватало, чтобы справиться с ней на крохотном пятачке в паре футов вокруг нас. Стены терялись во мраке.
Разумнее всего оставить фэйри, а самому уносить ноги, пока князь Церы не решил, что Рэндольф слишком задержался, и не отправил ему на помощь отряд.
Встреча с Марцием Севрусом — плохая, очень плохая идея.
Правитель Церы — упертый, жестокий и безжалостный догматик. Не садист, нет. Разве что глубоко в душе. Но страсть князя к установлению диктата Закона и Порядка имеет отчетливо нездоровый привкус. Эта двуглавая конструкция — его божество и опора, на которой зиждется мир. Я подозревал, что князь Церы чувствует себя по-настоящему счастливым, только искореняя и обрубая все выходящее за рамки, которые он отмерил окружающей реальности.
Короче, неприятный тип. И с самой мерзкой способностью из всех, что я встречал у фэйри.
Сейчас, по моим прикидкам, он должен пребывать в настоящей ярости. Любой сиятельный правитель фэйри был бы недоволен подобным безобразием на своей территории, но для Марция Севруса проделки культистов — просто плевок в лицо всему, на что он молился.
Ничего удивительного, что мне не хотелось с ним встречаться.
В напрасной надежде я снова пощупал пульс у Рэндольфа. Без изменений.
Его все равно найдут. Правитель Церы ни за что не оставит это дело без внимания. Максимум — через пару часов Рэндольфом займутся лейб-медики, но…
— Чувствую, я об этом еще пожалею, — сообщил я непонятно кому, взваливая тело на плечо.
Франческа
Настоящий Риккардо сегодня плохо выглядит. У него распухло ухо и под глазом синяк. Темно-фиолетовый, почти черный. Я приманиваю брата яблоком, чтобы рассмотреть синие следы от пальцев на его шее. Уговорами и лаской заставляю снять рубище, в котором его тут держат, разглядываю старые и свежие кровоподтеки, украшающие худое, почти безволосое тело.
Их вид приводит меня в совершеннейшую ярость.
Кто мог сделать с ним такое? Кто посмел поднять на него руку?
Безумец безобидней щенка. Не будь я в первую нашу встречу так испугана, поняла бы еще тогда. Риккардо робок, беспомощен и всего пугается. Даже когда пытается драться, делает это настолько неумело, что побороть его нет никакой сложности.
— Я заставлю их прекратить это, — жарко клянусь я брату и, полная решимости, бегу наверх, к отцу.
Ему придется меня выслушать!
У входа в его кабинет останавливаюсь. Гнев немного утих, и мне боязно отвлекать родителя. Поднимаю руку, чтобы постучать, но слышу из-за двери сердитый голос:
— Я сказал — нет, и не приставай ко мне больше со всяким бредом!
— Но вы даже не обращаете внимания на очевидные преимущества… — лже-Риккардо, как всегда, говорит невыразительно, но что-то заставляет заподозрить, что он тоже зол.
— Преимущества для кого? Пусть Мерчанти и Риччи подавятся! Я не буду снижать пошлины, обкрадывая себя и своих людей. А ты хапуга или идиот, если приходишь ко мне с подобными предложениями.
Я трусливо опускаю руку, так и не постучав. Сейчас не лучшее время, чтобы докучать отцу.
Надо уйти, но я медлю, вслушиваясь в разгорающийся за дверью спор из-за пошлин на чужеземные товары. Вспоминаю, что в последний год отец и лже-Риккардо все чаще не сходятся во мнениях. Они умело скрывают разногласия, но луну надолго не спрячешь.
— Мне оскорбительно слышать от вас намеки о корыстном интересе с моей стороны, — голос лже-Риккардо звенит негодованием. — Рино — мое будущее владение. Я — ваш наследник…
— Ты — мое наказание за грехи, Джованни. Ты и Франческа, — тяжело говорит отец. — Вернись к Риккардо разум, я не стал бы терпеть тебя и минуты. Когда умру, можешь делать с герцогством что хочешь. Но пока не лезь, куда не просят. Ты собирался на охоту с Мерчанти, так иди. И передай этому торгашу, чтобы не протягивал лапы к нашим деньгам.
Еле успеваю отскочить за угол, как дверь распахивается. Джованни вылетает с перекошенным от ярости лицом и почти бегом направляется к лестнице, не замечая меня.
Я провожаю его взглядом.
Джованни Вимано?
Он тоже мой брат.
Бастард.
Унизительное слово, унизительный статус. Лоренцо был бастардом. Я знаю, как мучила его мысль об этом.
Джованни — всегда мрачный, всегда застегнутый на все пуговицы. Я всегда думала, что его сдержанность скрывает властность сродни отцовской, а может, и жестокость. Я ошибалась?
Как мало мы знаем своих близких.
Мне хочется подойти к нему, спросить почему, узнать, что он думает, что чувствует. У нас никогда не было откровенных разговоров. В семье Рино не принято распахивать душу. Каждый — узник своей Кровавой башни. Каждый должен сам справляться со своими печалями.
