* * *
Тем временем вернулись посланные на ярмарку торгаши. Привезли наменянного добра, привезли и подарки. А степь, как известно, так просто подарки не дарит.
Потокм на торги не ездил, старшему волхву оставлять род негоже. Купцов возглавлял Ризорх, и он же вёл переговоры со степными ханами. На ярмарке собралось немало чародеев со всех стран и углов, хотя колдовать при торге не полагалось. Замеченному в торговом ведовстве ничего не продавали и не покупали у него никакого товара. Оно и правильно, пронырливый колдунишко кому хочешь глаза отведёт и продаст навозную лепёху за ожерелье медынской работы. Поэтому Ризорх на торгах вовсе не появлялся, а второй колдун, Устон, хотя и держал над палаткой бунчук из тонко вычесанной конопли, но, торгуясь, вертелся по–простому, сварился из–за цен, бил по рукам и ежесекундно помнил, что чародеи степных племён следят за ним неуклонно. Степенный Ризорх, перед которым носили бунчук с волчьим хвостом, сидел по ханским шатрам, пил кислое кобылье молоко, поглаживал седую бороду и слушал льстивые речи. В подобных делах чародейства не возбранялись, но Ризорх знал, что и он не оставлен вниманием недругов, и ничего чудесного себе не позволял.
Третий колдун – Напас – торчал безвылазно в шалаше, крытом лосиными шкурами, и, казалось, ничем на свете не интересовался. Хотя с ним как раз всё было ясно: боевой маг следит за безопасностью соплеменников. Пасли и Напаса, да не много выпасли: сидит чародей, оглядывает окрестности магическим взором, копит опасную силу, а в чём та сила заключена, и предки не скажут. Над входом в шалаш – бунчук: медвежья лапа с когтями. Предупреждает – такого лучше не трогать, целее будешь. Но и он ни в какие дела не мешается.
У воинственных степных народов с бунчуками дело обстоит просто: палка, а на ней – лошадиный хвост. А у лесовиков коней нет, и всякий бунчук наособицу выделывается. Степные по этому поводу немало головы ломают. Говорят, чем сильней колдун, тем грозней бунчук. Поэтому волчьему хвосту или медвежьей лапе и уважения больше. А на самом деле колдун вяжет себе бунчук и порой сам не может сказать, почему делает так, а не иначе. У Потокма, набольшего из лесных колдунов, на бунчуке красуется связка беличьих шкурок, каких любому мальчишке настрелять впору. И среди добрых соседей знак этот уважается поболее медвежьей лапы.
А степняки пусть думают, что хотят. На то им головы даны, чтобы догадками мучиться.
Вот у губошлёпистого Ати бунчук такой, что даже свои удивляются. Когда ему нужно выступать перед чужаками, то вперёд выносят резной шест, на котором красуется изогнутый хвост тетерева–косача. Но сейчас священные перья – знак колдовского могущества – надёжно спрятаны. Атя, с видом дурачка, который ему всегда прекрасно удавался, прислуживает Ризорху, промокает ему пот со лба, отгоняет кусачих мух и слова не произносит ни по какому важному делу. Зато и его неприятельские чародеи не высмотрели, а сами они у Ати все как на ладошке. Ну, не совсем как на ладошке, опытный маг такого ни в жизнь не допустит, но великий хан Катум, что удостоил Ризорха долгих бесед, для скромника Ати прозрачен.
Великий хан столь могуч телом, что ни один конь не может его выдержать. Голос у хана трубный, и грудь под парчовым халатом волосатая. На мизинце – другие пальцы со временем оказались слишком толсты – нефритовое кольцо, означающее, что некогда владыка был отменным стрелком, посрамлявшим лучших из лучших. Одна беда, этот великолепный мужчина не был магом. Сам–то он полагал, что избран ханом за свои великие достоинства, но понимающие знали, что хан посажен на престол только потому, что чародеи разных кланов не могли допустить, чтобы великим ханом стал один из них. Нешуточные страсти кипели вокруг белого войлочного шатра, и Атя улыбался своей глуповатой улыбкой, вникая в переплетения многоходовых интриг. Приглашённым лесовикам в этих планах отводились важные, но взаимоисключающие роли. Одни хотели, чтобы лесовики стали ударной силой будущей войны, другие мечтали видеть их жертвами, но в любом случае дело шло к большой войне. Так бывало всегда, когда степь объединялась под рукой одного хана. Оставалось неясным лишь, с кем будет эта война.
Часть раскосых чародеев хотела, соблазнив лесовиков лёгкой добычей и отправив воинов и самых могучих колдунов в поход, обрушиться тем временем на лесные селения, о которых в степи бытовали непредставимо фантастические домыслы. Говорили, будто капища дикарей полны серебра и золота, а скатным жемчугом дети играют в камешки. А сверх того набег на лес обещает мягкую рухлядь и улыбчивых северных красавиц, каких каждому охота иметь в своём гареме.
Речного жемчуга и мехов у лесного народа и впрямь было изрядно, что соплеменники Ати неосмотрительно подтвердили, привезя на торги переливчатый речной бисер, собольи и горностаевые шкурки, росомаху и бобровую струю.
Другие вражьи колдуны, и их было ничуть не меньше, желали и впрямь до времени заключить с лесом союз, чтобы вместе попытать на прочность наманские города. Какие у лесовиков достатки, это одни лесовики знают, да помалкивают, а Наман богатством кичится: в молельнях крыши чистым золотом кроет. Одна беда, стены в наманских городах каменные, их никакому огневику не прожечь, а города эти чуть не у каждого посада есть. И за стенами там всякого народу довольно – и воинского, и чародейного. Пока ты будешь пытаться с каменной стеной совладать, вражий колдун, безопасно сидя в укрытии, пожжёт тебя вместе со всем твоим народом.
Впрочем, хану Катуму доносили, что ныне в Намане чародейное неустройство, императором сел колдун Хаусипур. Соперников своих согнул в бараний рог, а иных, строптивых, к предкам отправил. Города отстроил, армию пополнил и вооружил, торговлю наладил, как никогда доднесь. Казалось бы, сила наманская возросла невиданно, но волшебниками край оскудел, а один чародей, сколь бы могуч ни был, всю страну не оборонит. Значит, можно пощупать жирные наманские посады, а то и саму столицу со златоверхими храмами и неисчислимой казной. Но брать такого зверя в одиночку не с руки, вот и мутит хан Катум воду, соблазняет наманскими достатками степь, а заодно и лесных жителей, немногочисленных, но славных ведовством.
В этот день великий хан был тревожен, а с Ризорхом особенно ласков, едва ли не льстив. Угодливость в устах человека толстого и громогласного всегда подозрительна, так что Ризорх ничуть не удивился тому, что шепнул ему Атя, прислуживающий за трапезой.
Такую новость надо было использовать быстро, и Ризорх, дождавшись, пока Атя отойдёт, важно произнёс:
– Ты говоришь, о светозарный, что дружба между нашими родами отныне нерушима и наши жёны и дети могут спокойно отпустить мужчин в дальний поход, ибо нет надёжней защиты, чем добрый сосед. А между тем мне стало известно, что не далее как три дня назад конный отряд, ведомый боевым магом, вторгся на наши земли. Была битва, и были убитые.
– Ты умеешь слышать на три дня пути? – уважительно спросил Катум.
На три дня пути не умел слышать ни один маг, но Ризорх не стал разочаровывать хана.
– Родной дом всегда в сердце и слышен всегда, – произнёс он ни к чему не обязывающую фразу.
Теперь разговор мог безболезненно перейти на что–нибудь другое, а переговоры на этом прекратиться, но, видимо, после того, как в ставку пришли вести о неудачном набеге, верх одержали те степные чародеи, что действительно хотели союза с лесом. И Катум, благосклонно кивнув, вернул беседу в неприятное русло.
– Это зевены, – произнёс он таким тоном, словно само имя должно исключить всякое непонимание. – Они всегда были непокорным народом. Полагаю, мне придётся их наказать.
– Это лишнее, великий хан. Напавшие, как бы они ни называли себя, уже наказаны. Их колдун убит, а в степь ушли только те, кому это было позволено, чтобы они рассказали всем, какова бывает судьба тех, кто ослушался великого хана.
Хан вновь кивнул, и Ризорх подумал, что владыка степи напоминает детскую игрушку, деревянного болванчика, вечно кивающего приставленной головой.
