Замерло городище, во мглу и холод погрузилось. Костры, очаги потушены были — только огонь пращуров еле тлел в Лебедином храме. Его гасить нельзя иначе род погасишь и предков отринешь. А что род без доброй памяти о былом, об отцах и дедах своих? Кто ребенок, не отдающий дань уважения родителям своим? Что дерево без корней, сухостой трухлявый. Сегодня стоит еще, а завтра рухнет.
Ран с дозорными остался, а Ма-Гея же дома сидела, чтобы Странника не тревожить и успокоить, если вдруг что заподозрит. Но тот заснул, ничего не ведая.
Женщина сонное заклятье на всякий случай над ним сотворила, Финну и Ареса прихватила в полудрему погрузив, и пошла в храм.
Как только дом опустел Странник глаза открыл, прислушался к тому, что в крепище делается и хитро улыбнулся.
Дуса от суеты проснулась. Оглядела удивленно толпу собравшихся и поняла почто они в храме размещаются — про нага прознали, не иначе. Отодвинулась, место детям соседки уступая, плащ свой отдала. На улицу поспешила, словно гнал кто.
Мать ее у выхода перехватила:
— Не ходи, в храме останься, за детьми и сестрой пригляди, — на Финну кивнула. — Что Волох дал с собой?
Дуса мешочек из-под рубахи вытащила, показала.
— Склянку достань, по капли на оба запястья намажь и под горло, — приказала. Строгий голос у матери, пугающий. Девочка выполнить, что та требует поспешила, виновной себя чувствуя.
— Матушка, мне Лелюшка сказал молкнуть… — попыталась объяснить, доставая склянку.
— Прав он.
— Прости…
— Не винись, не в чем. Делай что говорю.
Дуса с трудом вытащила пропитанную воском тряпичную пробку из горлышка склянки. Глянула на густую, темную жидкость внутри цвета болотной грязи и содрогнулась. Цвет жуткий конечно, запах чуть слышный, влажный и гнилостный, но более фон ужасает — мертвенный, ледяной.
— Надо, Дуса, — видя сомнения дочери, поторопила ее Ма-Гея. Девочка, стараясь не думать, что делает, нанесла по капле на запястья и на шею, как сказала матушка, и поторопилась склянку закрыть, обратно в мешочек спрятать.
Ма-Гея успокоено вздохнула и за плечи детей ей подтолкнула:
— Смотри за ними крепко и из храма ни шагу.
— Сделаю, матушка, — заверила девочка. Сестру и мальчика обняла, в храм повела, с краю устроила. Больно ей было на Финну смотреть. Вздохнула, по голове ее погладив:
— Что ж натворила ты, сестренка?
Та встрепенулась, скидывая путы дурманной дремы, на Дусу уставилась:
— Мне виниться не в чем.
Девочка растерялась от неожиданности: матушкины чары непросто и Волоху снять, а тут сама Финна от них избавилась. Неужто сильнее ведуньи стала?
— Не в чем, не в чем, — поспешила заверить сестру, обняла, успокаивая. И так к радости Дусы ее обняла, только зашептала, в глаза ей глядя такое, что мороз у девы по коже прошел:
— Глупая, кому веришь? Выйди за стены крепища, глянь округ — свобода там. Не черна Ма-Ра — светла. В мудрости своей договор с нагами заключила и теперь лиха не знает. Власть ее огромна, но не о себе печется — о детях рода. Ее власть — их власть, ее сила — их сила. Одни они в округе беды не знают. Племя дивье им ничто, сама хана не властна над ними. Кады и наги други. Богат удел Ма-Ры, хоромы золотом выложены и не сама старалась, не родовичей заставляла — кады сробили. Лесовики ей плоды лесные в дань приносят, нагайны по небу носят, Стынь как у нас не лютует, мягко снежком стелет. Нет горя и забот в вотчине Ма-Ры, свет и красота там. Люди сильны и отважны, каждый и воин, и ведун, хозяин себе и своей земле. Девы вышей мужей стоят, главой в семье, на охоту для забавы ходят. Пиры каждую седмицу, а то и день. Яства знатные. Что здесь запретно, там разрешено. Воля, Дуса, воля …
Взгляд у Финны пустой был и затягивающий. Смотришь в ее глаза и сил нет взор оторвать. Мысли свой бег замедляют, вялыми становятся, чужой воле место освобождают.
— С нами иди, к нам.
— Законы предков…
— Кривда! Что род тебе, что родители? Как они скажут жить или как тебе желается — что лучше, что сердцу милей? Думаешь, сильна сила родовых щуров, али мать с Волохом сильны? Ничто она, никто они. Мы новое племя, наши законы верны, наша сила выше. Захочу — заберу, что приглянется и никто мне поперек не скажет. Вот она воля. Ты решать должна — твоя жизнь, тебе жить. Почто других слушать, под гнетом родовым послушно ходить? Червь ли ты, человек ли? У нас нет кнежей — каждый сам себе кнеж, и одна воля другую не гнет. Равны все.
— Окстись, Финна. Что говоришь, ведаешь ли? Не твои это слова…
— Мои Дуса. Ты сестра мне, то помню, потому с собой зову. Думаешь, мать меня взяла, Странник привел? Сама себе хозяйка — захотела и пришла, захочу — уйду. Никто меня не остановит, никто не возьмет. Мы новое племя, нет нам преград и договоров глупых нет. Мы правим, мы хозяева леса и неба, жизни и ханы. Ушло старое и старики сгинут, а мы молоды останемся и жить вечно будем, властвовать над всей Явью. Новые времена — новое племя. Род Мары великий. Чтить нас будут. Не закон Лады во главе встанет — мы. Ты, я — богинями станем и никого выше нас не будет.
— То не мое, Финна. Закон, род и кровь святы и то для меня непреложно. Очнись, сестренка…
— Оковы величишь, а я их скинула.
— Ван…
— И-Ван. Он рус-и-ранцем стал, перед кнежем склонился …
— Отцом твоим, главой рода и не склонился, а принят был…
— Неважно то. Захочу, моим станет, захочу, твоим. Моя воля. С нами иди, и ты того добьешься.
— Арью с навью землю делить?! Не быть тому!..
— Быть. Сестра ты мне и воля моя, чтобы ты со мной была, одной из нас. Позже благодарить станешь.
— Не в том суть, — догадалась Дуса, холодея от слов Финны, от понимания к чему и почему она все это говорит. — Он приказал. Финна милая, — затрясла ее за плечи. — Очнись, родная! То не твое — нагом посланное. Его словами ты говоришь, ему ты подвластна!
— А хоть и так, — прошептала, сверкнув глазами. Страшно лицо сделалось у нее, взгляд того ужаснее. Схватила сестру с силой за волосы, к себе приблизила и в лицо зашипела. — Чего испужалась? Нужна ты ему, так дайся. Возьмет малость, вернет сторицей. Не убудет от тебя, а прибудет много. Сильна станешь, как сам Яр. С твоей то силой еще и власть навью приобресть — равной тебе не будет. А я подмогну. Я, сестра твоя! Вместе править станем!
Дуса рванулась из крепкой хватки безумной, вскочила и ладонь к лицу сестры выставив, зашептала запретное, что только в крайнем случае дозволялось применять. Пусть судят родичи, пусть матушка упреками губит, но нет иного выхода у Дусы, как словом заветным напасть остановить, сестру угомонить и от опасности спящих в храме детей спасти.
