Если бы он с нею разговаривал.
Он услышал, как она поднялась и обошла его форштевень[1], остановившись прямо напротив него. Он не торопясь отвел изуродованное лицо в сторону.
— Ну и отлично, — сказала она. — Валяй, притворяйся, будто не слышишь меня. Мне в общем-то плевать, отвечаешь ты или нет, но слушать, что я говорю, тебе все равно придется. Тебе грозит опасность! Самая что ни есть настоящая! Я знаю, ты был недоволен тем, что я предложила твоей семье выкупить тебя у них… Но я все равно сделала им предложение. Так вот: они мне отказали.
Совершенный позволил себе чуть слышно презрительно фыркнуть. Естественно, они ей отказали! Он был фамильным живым кораблем семейства Ладлаков. А значит, как бы ни был он унижен и обесчещен, они нипочем его не продадут. Да, они целых тридцать лет продержали его вытащенным на берег и закованным в цепи, но продать — ни за что! Ни «новым купчикам», ни этой Янтарь. Не продадут — и все тут. Он с самого начала знал это.
— Я напрямую переговорила с Эмис Ладлак, — упрямо продолжала Янтарь. — Не так-то легко было добиться с ней встречи… Когда же в конце концов мы побеседовали, она изо всех сил притворялась, будто ее потрясло мое предложение. Она всячески настаивала, что ты не продаешься — ни за какие, мол, деньги. Она говорила прямо как ты: дескать, ни один торговец Удачного, происходящий из старинного рода, ни за что не продаст свой живой корабль. Что-де так у них просто не поступают…
Совершенный не сумел удержать медленно проявляющейся на лице улыбки. «Значит, я до сих пор не безразличен им… Да как я вообще мог сомневаться в этом?» Он был в некотором роде даже благодарен Янтарь за то, что она сделала-таки его семье это скандальное предложение. «Может, теперь, когда Эмис Ладлак в разговоре с посторонним созналась, что я по-прежнему член семьи, она расчувствуется и решит меня навестить?…» А коль скоро Эмис решится прийти к нему, их свидание может возыметь последствия. Чего доброго, он еще отправится в море, ведомый дружеской рукой на штурвале…
Воображение успело унести его весьма далеко, но голос Янтарь безжалостно вернул его с неба на землю.
— Она якобы очень расстроилась оттого, что вообще появились слухи, будто ты выставлен на продажу. Она сказала — это прямой урон для чести ее семьи. А потом она заявила… — тут голос Янтарь внезапно осел то ли от страха, то ли от гнева, — …заявила, что наняла каких-то людей, которые должны отбуксировать тебя прочь из Удачного. Так сказать — с глаз долой, из сердца вон. Это, мол, будет лучше для всех…
И Янтарь весьма многозначительно замолчала. Совершенный ощутил, как в его груди, изваянной из диводрева, что-то мучительно сжалось и напряглось…
— Ну, — продолжала Янтарь, — я и поинтересовалась, кого же она наняла.
Он быстро поднял руки и заткнул пальцами уши. Он не желал ничего слушать и слышать! Он не позволит ей сыграть на его тайных страхах!.. «Значит, моя семья намерена меня переместить… Но это же ничего не значит. Даже интересно будет оказаться где-нибудь в другом месте…» Может, хоть в этот раз, вытаскивая его снова на берег, они установят его на ровный киль. Уж как ему надоел этот постоянный крен на один борт…
— Она ответила, что это не мое дело! — повысила голос Янтарь. — Тогда я спросила ее, являются ли эти люди торговцами из Удачного. Она наградила меня таким злым взглядом! А я спросила, куда же именно Мингслей потащит тебя на разборку…
Совершенный в отчаянии принялся напевать. Поначалу без слов, но зато громко. Янтарь продолжала говорить. Он не мог и не желал слушать ее. Он покрепче всунул пальцы в уши и запел что было мочи:
Грошик за сладкую булочку,
Еще один — за чернослив,
Еще один грошик —
На быструю лошадь,
Чтоб сто принесла, победив…
— …Она велела выставить меня за дверь! — прокричала Янтарь. — А когда, стоя перед воротами, я пообещала выступить по этому поводу на Совете Торговцев, она спустила на меня собак. Я от них еле спаслась!
Несите, качели, меня высоко,
Несите меня в небеса… —
изо всех сил горланил Совершенный детскую песенку. Янтарь была кругом неправа! Потому что она просто не могла, не смела быть права! Его семья собиралась только отбуксировать его на новое место. В хорошее, безопасное место. И все!!! И какая разница, кого они для этого наняли! Он на все согласен, только бы опять оказаться на плаву. Он покажет им, как на самом деле легко и просто с ним управляться. Он покажет им, как он раскаивается во всем том скверном, что его когда-то заставили совершить…
Янтарь умолкла. Осознав это, Совершенный сперва понизил голос, а потом, убедившись, что более ничто не нарушало тишины, и вовсе перестал петь. И наконец даже вытащил из ушей пальцы. По-прежнему вокруг не раздавалось ни звука — только приглушенно бормотали волны, да шелестел под ветром береговой песок, да потрескивал костерок, разведенный Янтарь. Совершенному захотелось кое-что знать, и он спросил вслух, совсем позабыв, что не разговаривает с ней:
— Когда меня переправят на новое место, ты по-прежнему будешь навещать меня там?
— Ох, Совершенный… Хватит уже обманывать себя! Если они тебя стронут отсюда, то только затем, чтобы разобрать на кусочки и использовать твое диводрево!
— А мне наплевать, — заявило корабельное изваяние. — Я не возражаю против того, чтобы умереть.
— Я что-то не уверена, что ты умрешь, — тихо, устало ответила Янтарь. — Боюсь, они первым делом отъединят тебя от корабля. Если это тебя не убьет, они тебя, скорее всего, отвезут в Джамелию и там продадут как диковинку. Или поднесут в дар государю сатрапу… в обмен на разные милости и привилегии. И почем знать, как там с тобой будут обращаться…
— Будет больно? — поинтересовался Совершенный.
— Не знаю. О твоей природе мне слишком мало известно. Ну вот, например, было ли… было ли больно, когда тебе изрубили лицо?
Он снова отвернул изуродованную голову прочь… Потом поднял руки и прошелся пальцами по торчащему месиву щепок на том месте, где когда-то были глаза.
— Да, — сказал он, и его лоб собрался морщинами. Но тут же добавил: — Нет, толком не помню. Я, знаешь ли, очень многое позабыл. У меня ведь все бортжурналы пропали.
— Не помнить — это иногда проще всего…
— Думаешь, я вру, да? Думаешь, я все помню, просто признавать этого не хочу? — завелся он, надеясь на хорошую ссору.
— Послушай, Совершенный. Вчерашний день мы все равно не в силах изменить. Мы с тобой говорим о том, что будет завтра.
— Так они прямо завтра придут?
— Откуда я знаю! Я просто так выразилась! — Она вдруг подошла вплотную к нему, дотянулась и прижала к его корпусу обе ладони. Ночь стояла прохладная, на руках у нее оказались перчатки… и все же это было прикосновение. Совершенный ощутил ее руки как два пятнышка теплоты на своей обшивке. — Мне невыносима сама мысль о том, что тебя куда-то уволокут и разрежут, — сказала она. — Даже если это не причинит боли и не убьет тебя… Все равно не могу!
— Но ты ничего не можешь поделать, — заметил корабль. Подумал и сказал такое, чего ни разу еще не говорил: — Мы оба ничего не можем поделать.
— Ты еще на судьбу ссылаться начни, — рассердилась Янтарь. — Что за бред! Мы очень даже многое можем сделать! А если ничего другого не останется — клянусь, я встану прямо здесь и буду с ними сражаться!
— Ну и проиграешь, — сказал Совершенный. — Глупо драться, если заранее знаешь, что не победишь.
— А будь что будет, — сказала Янтарь. — Надеюсь, впрочем, что до этого не дойдет. Вернее, не собираюсь этого дожидаться. Я хочу их опередить. Нам нужна помощь, Совершенный. Нам нужен кто-то, кто сможет поднять за нас голос на Совете Торговцев!
— А ты сама?
— Ты же знаешь — я не могу. На эти собрания допускаются только торговцы из старинных семейств, и они одни имеют право там говорить. Потому-то нам и нужен кто-то, кто выступил бы на Совете и убедил их запретить Ладлакам продавать тебя для разборки!
— Кто же это?
— Я надеялась, — упавшим голосом ответила Янтарь, — что ты мне подскажешь… Может, есть кто-то, готовый за тебя заступиться…
Совершенный некоторое время молчал. Потом хрипло расхохотался:
— Никто не захочет за меня заступаться. Пустая это затея, Янтарь! Подумай сама как следует. Даже моей собственной семье нет до меня дела. Я ведь знаю, что они обо мне говорят: я — убийца. И это сущая правда, не так ли? Я потерял всех своих моряков. Я переворачивался и всех топил, да притом не однажды! Ладлаки кругом правы, Янтарь! Так мне и надо: пускай меня продадут и распилят… — Отчаяние затопило его душу, и было оно холодней и бездонней любых штормовых волн. — Вот бы умереть, — вырвалось у него. — Перестать быть. Прекратиться — и все…
