— Какая корова? — взвыл Семён. — Какая?!
— Однорогая и дойная, — жуя, обстоятельно пояснил с дальнего конца стола Давыдов, — на предмет молока и мяса. И недорого.
— В целях повышения благосостояния, так сказать. И животноводства, — ехидно посмеиваясь непонятно чему, добавил Витя-художник и налил по следующей.
— Погодите, погодите, — замотал головой Семён, — что-то не то происходит... Витя, а ну-ка теперь ты прочитай, — и отнёс злополучную газету Филиппову, — вот здесь... отсюда.
— Срочный ремонт обуви, — равнодушно сказал Филиппов, глянув на страницу, — качество гарантируется. Улица Большая Лесная, будка восемь. Ну и что? — и откусил от бутерброда.
— Как — что? — взвился Семён Владимирович. — Вы же одно и то же объявление видите по-разному. Не то, что увидел я! Другое!
— Чего? — не понял Витя. — Хочешь сказать, мы уже надрались до того, что и читать разучились? Брось, — встал и хотел было сказать очередной тост, но его остановил один из малоизвестных Семёну мужичков — как оказалось, его звали Сашей — и вежливо попросил газету. Саша обнаружил, что в заколдованном объявлении говорилось и не о корове, и не о ремонте обуви, а сообщалось о разводе некой гражданки Тимирязевой с мужем, находящимся под следствием. Вот так.
Над столом повисло тягостное молчание. Газета пошла по кругу: все с недоумением таращились на невероятное объявление-хамелеон, перечитывая его по очереди так и сяк, даже кверху ногами, но всё равно каждый раз читалось одно и то же. Но у каждого — своё.
— Пора пьянку закруглять, — наконец сделал верный вывод хозяин мастерской. — Допились. Скоро не то что сумасшедшие объявы мерещиться станут, зелёные марсиане на столе появятся. Пятнистой наружности. Запросто. — И налил всем ещё разок. Для снятия стресса.
Выпили молча. Семён Владимирович тоже выпил водки, — а как же иначе, после такого-то, — хорошенько залив её пивом. И как-то разом начал быстро пьянеть, словно чистого спирта вместо пивка хватанул.
— Да-а, — чуть погодя неопределённо протянул Алексей Анатолиевич, нетвёрдой рукой макая лук мимо кучки соли, — надо же... А, кстати, ты-то что прочитал? С тебя же всё началось.
— Да вот, — Семён почесал в затылке, — такая непонятка, что... Эх! — пожал плечами и зачитал то самое объявление. Настоящее.
— Слимп какой-то, — задумчиво сказал никогда не пьянеющий Давыдов, облокотившись о стол и подперев тяжёлую голову обеими руками, — аббревиатура, что ли? Сельский Лепрозорий Имени Мери Поппинс. Несомненно. — И захихикал.
— Что-то там о транспортном заклинании говорилось, — подал голос Ивтушенко, — неужто есть такое?
— Есть, — невнятно согласился Семён Владимирович, язык уже плохо слушался его, заплетался вовсю, — мелким шрифтом напечатано. В самом низу, — и неожиданно икнул.
— Тогда читай его, — чётко и строго приказал Витя, — глядишь, оно вместо такси нас по домам развезёт. Дожились, ёлы-палы, уже заклинания в газетах публиковать начали! Мр-ракобесы, — и затих, неожиданно заснув прямо за столом.
— Эй, погоди! Стой! — всполошился Ивтушенко, но было поздно: Семён Владимирович, послушно кивнув, старательно и, насколько мог членораздельно, икая через слово, произнёс короткую, абсолютно непонятную фразу.
— ...твою мать! — это было последнее, что услышал Семён от барда, роняя газету и проваливаясь в зелёную ледяную темноту.
...Испугаться Семён не успел, падение было слишком коротким. Но то ли от холода, то ли от чего другого, а протрезвел он за эти секунды основательно. Точно под ледяным душем постоял.
Зелёный сумрак рассеялся, сменившись обычным, не потусторонним; Семён открыл глаза. И тут же закрыл их. Потому как того, что он увидел, было достаточно, чтобы понять — с ним случилось что-то ужасное. Одно из двух: либо у него началась белка, либо в пиве была какая-то сильная наркота. Ничем иным объяснить происшедшее с ним Семён Владимирович пока не мог, хотя о белой горячке знал только лишь понаслышке, а наркотиками никогда не пользовался, испытывая к ним изначально брезгливое отвращение. Семён потрусил головой, крепко потёр лицо и уши руками, пару раз глубоко вздохнул и снова открыл глаза. Но бредовое видение не исчезло.
Он стоял посреди то ли большого круглого зала, то ли искусно обработанной пещеры — далёкие гладкие стены вокруг него уходили ввысь, где-то в вышине смыкаясь над головой глухим куполом. Стены и сам купол ровно тускнели матовым молочным светом, создавая впечатление пасмурного осеннего дня; по стенам, спиралью снизу вверх, шла какая-то бесконечно длинная надпись, сделанная громадными, в рост человека, чёрными широкими буквами. Буквы были абсолютно непонятными, больше похожими на размытые чернильные кляксы и подтёки, чем на читаемые знаки. Не могло быть таких письмён ни у каких известных Семёну народов! Однако Семён почему-то знал, что это именно буквы, стоило ему лишь разок на них взглянуть. И ничего хорошего в той надписи не было, это Семён тоже понял сразу, хотя и не мог объяснить, откуда взялась у него такая уверенность.
А рядом с ним, с Семёном Владимировичем, лишь руку протяни, высилась гора золота. Были здесь и монеты, и разные цепи, и какие-то пузатые кувшины с витыми ручками, и кубки с самоцветными украшениями. Из небрежно брошенных в кучу там и тут золотых ларцов высыпались разноцветные камни, которые зловеще посверкивали среди монет словно чьи-то мокрые глаза.
Высокая, выше самого Семёна, гора блестела неживым драгоценным сиянием, искажённо отражая в начищенных кувшинах и без того перекошенную физиономию Семёна Владимировича.
Стояла мёртвая тишина.
Вот тут-то Семён и перепугался: не стены заморочные так подействовали на него, не золото, в немыслимых количествах наваленное перед ним, а именно — тишина. Тишина, от которой гудело в ушах.
— Эй, есть тут кто? — вполголоса спросил Семён, невольно пятясь от пышного золотого великолепия и затравленно оглядываясь по сторонам. — Или как?
Под ногами оглушительно хрустнуло. Семён Владимирович глянул вниз и с воплем отпрыгнул в сторону: Семён стоял как раз на костях, на человеческих костях. На скелете. Собственно, скелета как такового уже не было — он только что осыпался рёбрами, превратившись от Сениной кроссовки в плоскую костяную насыпь. Серый пыльный череп, с аккуратной дырочкой во лбу, потеряв нижнюю челюсть, медленно откатился в сторону.
— А, нашего полку прибыло! — уверенным, хорошо поставленным баритоном сказал раздавленный скелет. Разумеется, скелеты говорить не могут, подумал Семён, не бывает такого, но голос явно доносился откуда-то из костей, из-под дуг сломанных рёбер.
— Кто тут? — срывающимся голосом повторил Семён. — Кто говорит? — и, на всякий случай ступая тихо-тихо, подался в сторону, подальше от разговорчивых останков.
— Вот, — удовлетворённо заметил тот же голос, — у него уже и слуховые галлюцинации начались. Голоса слышит! Что-то уж слишком быстро... Последний из слимперов, если не ошибаюсь, лишь через неделю зов Горга услышал. — Голос запнулся, в сомнении похмыкал. — Кажется, этот Горг у них ангел подземелья... Или не ангел? Да нет, ангел, но не подземелья. И не Горг. Что-то я запутался в их дурацкой мифологии... — пожаловался баритон. — Тоска-а-а, — голос зевнул с прискуливанием. — Одно и тоже. Да-с, — и умолк.
— Да кто же здесь?! — взорвался Семён. — Какие слимперы? Какие ангелы? Он ещё и издевается, зараза! Сейчас я тебе покажу, как над похмельным человеком изгаляться, — не придумав ничего лучшего, он схватил с пола череп и со злостью метнул его в костяную кучку. Тяжёлая серая пыль облачком взметнулась над костями и Семён, обессилев, сел на пол.
— Ну где же я? — в тоске спросил он сам себя, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, — что со мной? Ой худо мне, ой тошно, — и замолчал, тупо глядя вниз.
— Эй, блевать только не вздумай, — ехидно предупредил голос, — воды в этих местах нет. Нету водички. Стало быть, потеря жидкости невосполнима. В пустыне и то влаги больше... Зато золота сколько! Навалом. Небось, не золотишко искал, а? Не золотишко. А попал сюда. Вот же дурак! Ну давай, давай, начинай на судьбу свою жаловаться, стонать начинай. Не стесняйся. Не ожидал, небось, в такое местечко угодить? Э-э, да откуда тебе знать-то про него... На твоём месте, дурень, я бы поостерёгся к стенкам подходить. Тем более надписей касаться... Дольше проживёшь. Впрочем, ты всё равно их не видишь. И я не вижу, но зато о них знаю, такая вот у нас с тобой разница... Жаль, что ты меня не слышишь. Знаешь, если бы...
