— Нет, наша Ока еще всех переживет, а пройти вот по этой тропке можно, вниз спустишся, там в заборе пролетов нет, как раз быстрее всего и пройдешь.
— Колька! — кликнул майор.
Из УАЗа показалась разбитная мордаха солдата водителя, парня из рязанской глубинки.
— Идем хоть выкупаемся, да поедем. К вечеру надо добраться в часть.
Следуя к реке, Монзырев помянул «незлым тихим словом» командира с его командировкой, Щербатюка, распинавшегося о том, что требуется помочь бедным детям, хотя бы на лето изъяв их с улиц, где они, чёрти-чем занимаются, когда вся страна вступила в демократическую жизнь. Дабы они почувствовали, что о них заботятся старшие товарищи. Помянул демократов — доведших страну до разрухи и войны на своей территории, себя, взявшегося не за свое дело. Чертовски хотелось вслух ругаться матом. Сдержался. Раздевшись, полез в чистую, прохладную воду реки. Река, широкая в том месте, где когда-то был лагерный пляж, действительно была чистая. После того, как закрылись многие заводы и фабрики, она ожила, смыв с себя всю таблицу Менделеева, купаться в ней было приятно.
«Ну, хоть какое-то удовольствие, — подумал он — а жизнь-то налаживается. До заезда еще десять дней, необходимо брать персонал лагеря и попытаться хоть что-то привести в порядок до приезда «вампирят».
— Колька, заканчивай. Пора ехать.
Вечером на кухне монзыревской квартиры сидели втроем, сам Монзырев и два его помощника — молодой и постарше.
Первый имел русые кудри, слегка подвергшиеся стрижке, а быть может короткая армейская прическа успела обрости лишними сантиметрами. В чертах его чистого красивого лица сквозила мягкость, напоенная тремя рюмками водки, остатки, которой еще были в початой бутылке, стоявшей на столе рядом с нехитрой закуской. Серые глаза смотрели задумчиво, в них не было того острого внимания к окружающему, пытливого любопытства. Так смотрят праздные мечтатели, упражняющие свое воображение, а не волю. Все, что доводил до него начальник, он воспринимал через призму похеризма.
«— Ну, назначили и ладно. Съездим, отбудем, отдохнем и вернемся».
Второй был постарше, крепкий, жилистый, с блестящей, полностью лысой, как коленка, головой, остатки растительности на которой были сбриты. Несмотря на молодость, он уже успел повоевать, побывал в госпитале, в котором его, контуженного и обгоревшего, единственного оставшегося в живых, из всего экипажа БРДМ, удалось довезти и выходить. Спасибо армейским медикам, ангелам-хранителям воинов русских, хотя иногда их называют «помощниками смерти». Цепкий взгляд его говорил о том, что выпитое его ничуть не подкосило, а чтобы подкосить такого — требовалось, как минимум, еще три таких же емкости, которая стояла на столе, выпитых в одну харю. Его армейская куртка, была снята и брошена на свободный табурет, стоявший у стены. На крепкой шее висел тонкий прочный шнурок черного цвета с православным крестом из серебра. На предплечье левой руки выколота татуировка, сама за себя говорившая, что ее владелец закончил «рязанскую дурку» и гордится этим.
Такими были Андрей и Сашка, холостяки, жившие в городковской офицерской общаге, а с сегодняшнего дня, непосредственные подчиненные Монзырева.
Водка допита, задачи поставлены, проблемы обсуждены, и тройка наших героев со следующего утра должна запрягаться в ремонт объекта. Впереди восемь дней сплошной пахоты, день передыха и прием себе на шею молодого пополнения.
Теплый вечер. В такой вечер, с такими мыслями, как у Монзырева в голове, хочется выйти на балкон и крикнуть в темноту, в звезды, во всю дурь, но резко: «Т-твою ма-ать!»
И услышать в ответ затухающее эхо: «Мать, мать, ма….».
Пусть соседи порадуются за него. Они уже знают и про лагерь, и про козла отпущения, едущего в этот лагерь на все лето, сослуживцы все же…
* * *
Мимо, грузно ступая, по протоптанной дорожке в сторону лагерной столовой прошли Андрей с Сашкой. Тащили кухонную утварь, от выделенной воинской частью машины. Третий день пахоты был на исходе. Солнце скрылось за окровавленными грудами черных туч. В лагере, находившемся внутри леса, сразу стало темно, повеяло предгрозовой прохладой и, ударил гром. В стороне прошла блестка молнии. Крупные, тугие капли дождя вылились на молодую, лесную зелень. Народ, как юркие куропатки, быстро рассосался по схронам. Монзырев тоже спрятался под крышу спального домика отведенного для персонала, там же наткнулся на натекшую из-под досок потолка лужу посреди коридора сборно-щитового здания.
«Блин, крыши тоже придется осмотреть, где надо подрихтовать. Бог ты мой, еще и этим заморачиваться», — подумал он.
Дождь закончился так же быстро, как и начался. Тучи развеялись, вечернее солнце зашло за кроны деревьев, свежесть осталась. На совещание собрались на веранде столовой, присутствовали офицеры, завхоз Смирнов, мелкий толстый мужичок, с совершенно круглым лицом, на котором выделялись рыбьи глаза под белесыми ресницами. Монзырев заметил, что если он иногда и улыбается, глаза остаются холодными, без радости жизни в них, такие глаза, наверное, были у членов расстрельной команды НКВД разлива 1937 года. За три прошедших дня, майор ни разу не видел, чтобы Смирнов был чем-нибудь доволен.
«Да-а, тот еще фрукт, — подумал Монзырев. — В разведку я бы с ним не пошел и спиной к нему не повернулся. С завхозом не повезло, но работать придется».
Поварихи — тетя Тая, женщина пятидесяти пяти лет и молодка Ангелина, — сезонные рабочие, проживавшие в одной из близлежащих деревень, устроившиеся на заработки, по случаю.
«Однако, — отметил начальник лагеря. — Порядок у себя на кухне и в столовой они навели, в процессе посмотрим — вкусно ли готовят».
У стены, как всегда с хитроватой улыбкой расположился Сергеич, не вмешивающийся ни в какую работу, но замечающий все, что происходит вокруг и добросовестно докладывающий Монзыреву обо всем и обо всех.
И, наконец, пять молодых специалисток, будущих педагогов от разных наук. Молодость некрасивой не бывает — этим все сказано.
«Главное не филонят, выполняют поставленную задачу хорошо. Опять часов до трех ночи с моими орлами засидятся. Когда только высыпаться успевают?».
— Ну что, дорогие мои, осталось времени совсем немного. Я вами доволен… Пока. Самое главное, не работать по принципу «вспотел — покажись на глаза начальству». Как приготовимся, так и дело пойдет. Василий Семенович, — это Смирнову, — у вас завтра — послезавтра, завоз продуктов, постельного белья и другого хозяйственного хламья. Постарайтесь успеть, я на вас надеюсь. Ну, а остальные окрысились на работу, пятого числа — всем отдых перед основной деятельностью. Все, сейчас отдыхать.
