Ближе к полудню, когда проголодался, да и наскучила однообразная скачка, я остановил коня в удобном месте под двумя раскидистыми деревьями — ручеек, пригорок, — расположился со снедью. Пес сел напротив и молча наблюдал, как я разворачиваю скатерть.
— Время обеда, — объяснил я, — пусть даже ленча, мне все равно. Неграмотные, когда не знают правильно, говорят просто: трапеза. Вот мы и того, потрапезничаем…
Чтобы не томить, я сразу бросил псу увесистый кусок жареного мяса, а потом сыра. В другой раз, когда привыкнет, буду приучать, чтобы сидел или лежал, пока я жру, а сейчас поедим на равных.
На равных не получилось, он проглотил сразу и посмотрел на меня честными глазами, мол, ничего не ел, сроду не видел никакого мяса или сыра, но я погрозил пальцем.
— Хитришь? Это хорошо… Значит, понимаешь, что отнимать у сеньора нельзя. Ты теперь мой вассал, а я твой сюзерен…
Треск в кустах прервал мое объяснение структуры феодальных отношений. Я поспешно оглянулся, другой рукой нащупывая меч. Через лес в нашу сторону неторопливо бредет коричневая гора, настоящая горилла, с той лишь разницей, что ветви деревьев отстраняет огромной, как бревно, лапищей, а пни и кустарники разбивает палицей размером с половинку фонарного столба.
— Этого еще не хватало, — пробормотал я и пригнулся. — Такого мордоворота угощать не собираюсь… Бобик, тихо! Может быть, пройдет мимо.
Тролль похож на гигантскую гориллу и одновременно — на человека, разве что плечи переразвиты, как у Ронни Колмэна. Да и вообще он похож на Ронни Колмэна, только повыше и с виду поинтеллигентнее, что вообще-то нетрудно, если кто помнит Ронни Колмэна… Я надеялся, что он пройдет мимо, нет во мне азарта бросаться на все, что движется, это рефлекс богомолов, лягушек да рыцарей, а я из того мира, где даже педофилов и демократов принято считать людьми, однако тупой, как мистер Олимпия, тролль заревел и пошел на меня, угрожающе размахивая дубиной.
Бобик зарычал, я сказал властно:
— Сидеть!
Пес с неохотой, но опустил зад на землю. Я воспрянул духом, хотя жуткий низкий рык по-прежнему рождается в горле моего пета. Красные глаза враждебно следят за приближающимся троллем.
— А теперь отступим! — велел я. — За мной!
Я быстро взобрался в седло, мы в десяток конских прыжков очутились за сотню шагов. Пес с огромной неохотой бежал за мной, в глазах сильнейшая обида и немой укор. Даже, как мне показалось, сомнение в моей способности противостоять злу.
Мои пальцы стиснули рукоять молота.
— Сидеть, — велел я псу. Он сел, глядя на меня вопросительно. Я повернулся в седле, тролль упрямо прет за нами, не понимая, что в любой момент можем оказаться вне досягаемости его лап. — А вы, сударь, вышли, как я понимаю, за пределы заповедника, так что можете рассматриваться как дичь или даже как помеха дорожному движению. Весьма интенсивному в это дневное время… Зачитываю ваши права…
Тролль, обнаружив, что мы убежали не так уж и далеко, зарычал и пошел быстрее, тяжело топая широкими, как ноги слона, ступнями. Дубина в его руке начала описывать круговые движения над головой.
— Что за дурак, — пробормотал я. — Не понимает, что я на быстроногом коне, а зеленых здесь нет. Ладно, поработаю орудием эволюции. Она же рука Провидения, Божьего Замысла и все такое.
Молот вырвался из ладони с привычным хлопаньем, удар, треск костей, в синем небе мелькнула бешено вертящаяся ручка. Я вскинул длань, хлопок в ладонь, а тролль еще некоторое время стоял с проломленной грудью, кости пронзили сердце и высунулись из спины. Затем ноги подогнулись, он тяжело рухнул вниз лицом.
— Молодец, — громко сказал я псу, — ты вел себя очень хорошо! Хорошо, это когда слушаешься меня, понял? Запомни, без моей команды и впредь не бросаться! Запомнил?.. Дай я тебя почешу за послушание…
Пришлось слезать, долго чесал, а еще и скормил два куска мяса со специями, что за странный пес, так жрет жареное, тоже мне хыщник. Пес блаженно щурился, морда счастливая. У широкомордых собак, особенно у боксеров, ротвейлеров, морды очень выразительные, так вот по этой морде я увидел, что пес уже принял безоговорочно, или почти безоговорочно, что вожак нашей небольшой стаи — я, все проблемы на мне, а ему надлежит только поддерживать меня везде и во всем… когда позволю.
Еще немного я опасался, что пес восхочет потерзать убитого противника, но, когда он в самом деле направился к троллю, я властно сказал «нельзя», он остановился и, повернув голову, посмотрел на меня с вопросом в глазах. Подозвал к себе, он подбежал ленивой трусцой действующего президента в разгар предвыборной кампании, я похвалил, погладил, торопливо влез в седло и пустил Зайчика рысью. Пес побежал рядом, я с облегчением перевел дух.
— Ты умный пес, — сказал я громко и уверенно, чтобы он привыкал к моему голосу. — Я — умный феодал, а ты — умный вассал. А теперь посмотрим тебя в галопе…
В галопе он тоже орел: несется длинными прыжками, а когда я велел Зайчику нарастить скорость, пес лишь удлинил прыжки: могучие лапы позволяют бросать тело на расстояние, немыслимое для любой собаки.
Так неслись с полчаса, из-под копыт выскакивали мелкие звери и птицы, в конце концов не утерпел, достал лук Арианта, стрелы здесь особые, три выстрела, и три толстых зайца рухнули в траву, пронзенные стрелами.
Пес ринулся, как черная молния, мгновенно собрал всех трех и подбежал ко мне, глядя преданными глазами.
— Ага, — сказал я, — впишем в твой послужной список, что ты побывал и охотничьей собакой, а то даже охотничьим псом… Вот так и сократим последствия амнезии, как Стивену Сигалу.
С зайцами, подвешенными у седла, ехать как-то неудобно, то ли привязал не так, вскоре начал высматривать хорошее местечко для привала, чтоб и дерево пораскидистее, и ручеек, и травка помягче.
Пес посматривал с ожиданием, но молчит, не напоминает, что зайцев пора уже свежевать, что значит — отрезать голову и сдирать шкуру, а там дальше пьянка у костра, песни под гитару…
— Ты прав, — сказал я замучено, — что за несчастный я человек: конь готов с утра до вечера галопом, пес не отстанет, а у меня задница уже в синяках. Когда же омозолеет, как у черепахи? И ноги тогда станут, видимо, как у кавалериста.
Я слез, расставляя ноги, как Чингисхан, даже как Аттила, радуясь, что Зайчика можно не расседлывать, мой конь и не заметит тяжести седла, пес побегал вокруг дерева, полакал воды из ручья, а затем, сделав круг, как оса, что запоминает место свежевырытой норки, унесся к ближайшему лесу.
Вода ожгла ледяным холодом раскаленные, как в кузнечном горне, ступни, взвился пар. Я сцепил зубы, перетерпел, тут же блаженное чувство от пяток поднялось по голеням к коленям, заполнило прохладой натертые икры. Только теперь я ощутил, что зверски проголодался. Сперва я проголодался там, в седле, а теперь вот снова, немного ожив, ощутил, что голоден, как пес. Только тот унесся в лес, Зайчик с морковным хрустом грызет валуны, и только я должен разделывать, готовить…
