— Маршал Западного Оплота в сопровождении консорта-правопреемника! — возвещает юный герольд.
Маршал кивает. Они ступают внутрь и следуют за герольдом к установленному на помосте длинному столу.
«…пригожий паренек…»
«…надо же, с клинком… интересно, умеет ли он им пользоваться…»
«…куда интереснее, как он пользуется ДРУГИМ клинком…»
«…все-таки он выглядит грубовато, почти женственно. Не иначе, упражнялся вместе со стражами…»
Поджав губы и стараясь не слышать оценивающего шепота придворных — иные из прозвучавших замечаний ему слишком хорошо знакомы, — Креслин следует за герольдом и маршалом. За высоким столом не занято лишь два места — одно рядом с тираном, другое на дальнем конце, между двумя женщинами.
Усаживаясь, Креслин кивает — сначала седеющей женщине справа, а потом девушке слева, чьи непокорные локоны цвета красного золота ниспадают на плечи из-под серебряного обруча. Единственной за столом особе женского пола с длинными волосами.
— Милостивый господин… — начинает женщина постарше.
— Да? — поворачивается к ней Креслин. Голос его звучит почти музыкой, о чем в такие моменты, как этот, юноша весьма сожалеет.
— Как нам тебя называть?
— Креслин, но среди друзей имена не важны.
Лицемерие этой фразы претит ему настолько, что его буквально подташнивает. Чтобы отвлечься, он переводит взгляд во главу стола и видит, что мужчина, сидящий слева от тирана, взялся за столовый нож.
Все присутствующие тут же принимаются разрезать на мелкие кусочки лежащее перед ними на тарелках из китайского желтого фарфора. Креслин тоже достает свой нож и делит сочный фрукт на мелкие ломтики.
— А что, в Западном Оплоте все мужчины носят клинки? — интересуется женщина постарше.
— Милостивая госпожа, — отвечает он, — Оплот находится на Крыше Мира, и всякому, кто покидает его степы, приходится остерегаться диких зверей и прочих неприятностей. Разумеется, о безопасности всех и каждого заботится маршал, но она оказывает снисхождение к просьбам тех, кому, как мне, оружие придает уверенности.
— А ты выглядишь… привычным к оружию.
Борясь с очередным приступом тошноты, Креслин снова улыбается:
— Внешность бывает обманчива, милостивая госпожа.
— Можешь называть меня Фревия, — губ женщины касается мимолетная улыбка. — Не расскажешь ли ты нам про Оплот?
Креслин с готовностью кивает, но прежде чем заговорить, дожевывает ломтик ябруша и вытирает губы полотняной салфеткой.
— Постараюсь, хотя не уверен, что из меня выйдет хороший рассказчик. Если и милостивая госпожа, — он поворачивается к рыжеволосой девушке, — не против…
— Не расскажешь ли ты нам про Оплот? — с намеком на смех повторяет та слова старшей и поднимает свой кубок, так что становится виден широкий, чуть ли не наручь, браслет из тусклого железа, украшенный одним-единственным черным камнем.
Успев отметить для себя, что этот браслет не таков, каким кажется, Креслин улыбается молодой собеседнице, после чего вновь поворачивается к Фревии.
— В граните сером Крыши Мира укоренен Оплот могучий, надежно огражден стенами от недругов и непогоды… — Креслин не подбирает слова, а вызывает их из памяти. Слова, написанные другим мужчиной с серебряными локонами и собранные в маленьком томике, посвященном ему… — И пусть окрест бушует буря или нагрянет что похуже, внутри всегда тепло хранится, надежно жизнь оберегая. Ну, а снаружи, за твердыней и за пролегшей меж стенами дорогой, что людей выводит к путей торговых перекрестью, там от подножия южной башни вверх стелется ковер из снега, к сияющему пику Фрейджи…
— Фрейджа, — нарушив ритм, поясняет Креслин своими словами, — это игольчатый пик, который один-единственный ловит свет солнца и на рассвете, и в сумерках.
— …А далее, за Крышей Мира, за льдом и камнем, где обрывы крутые в тысячу локтей спускаются к лесам дремучим, сплошное море темных елей, па юг и север простираясь, теснится, и за ним барьером встают Закатные Отроги…
Креслин умолкает, улыбается и пожимает плечами:
— Вот видите, я не могу предложить вам ничего, кроме образов.
— Твои образы совсем недурны, — откликается Фревия.
Рыжеволосая девушка (или все же молодая женщина: присмотревшись, Креслин находит, что она чуточку постарше его самого) молча кивает.
Между тем обнаруживается, что его тарелку с ябрушем успели унести. Ее место заняла другая, тоже из желтого фарфора, по побольше, с ломтем поджаренного до образования бурой корочки мяса в белом соусе и зеленью по краям.
Креслин отрезает крохотный кусочек мяса, отправляет в рот и, хотя острота и горечь блюда таковы, что на его лбу выступают бусины пота, старается изобразить улыбку.
— Как тебе жаркое? — интересуется рыжеволосая.
— Должен признаться, оно чуточку острее того, что подают в Оплоте.
Женщина смеется:
— А я должна признаться, что ты первый чужеземец, который не повел себя так, будто взял в рот горящую головешку.
Креслин смущенно улыбается и, не зная, как расценивать услышанное, спрашивает напрямик:
— Я должен воспринимать это как комплимент?
— Совершенно верно, — произносит она и тут же поворачивается к соседу справа, чтобы ответить на какой-то вопрос.
Юноша замечает на ее левой руке второй браслет. Оба они скрыты струящимся голубым шелком рукавов и становятся видны, лишь когда их обладательница жестикулирует или поднимает кубок.
Справа от нее сидит мужчина в кружевной, открытой почти до пояса рубахе, обнажающей загорелую и широкую, но, на взгляд Креслина, слишком нежную грудь.
Как и большинство мужчин Сарроннина, этот человек превосходит Креслина ростом, а смех его так же легок, как и фальшив. Юноше, которому противна любая (и своя, и чужая) ложь, это неприятно режет слух.
— Как, по-твоему, продвигаются переговоры? — спрашивает Фревия.
— Полагаю, — отвечает Креслин, расправившись с очередным кусочком жаркого, — они проходят, как должно, однако это всего лишь мои надежды, ибо судить о делах государственного управления пристало лишь тем, кто их вершит.
Сказанное юноша заедает листьями мяты, освежающей рот после огненного соуса.
— А что, — не унимается соседка, склонясь к Креслицу так, что он ощущает ее дыхание, — эти стражи Западного Оплота и впрямь так страшны, как о них толкуют?
— Страшны? Да, о них говорят что-то в этом роде. Ну, школу они проходят суровую… насколько я видел. Однако видеть их мне доводилось лишь на учениях, а отнюдь не в бою, так что я едва ли могу ответить на этот вопрос со знанием дела, — он отрезает еще один ломтик мяса.
— Создается впечатление, что ты не способен судить решительно ни о чем, консорт-правопреемник, — послышался глубокий голос, принадлежащий мужчине, сидящему по другую сторону от рыжеволосой.
