9
он тоже берет не целое, а только часть булгаковского мира. И, может быть, кто-то скажет, что это не главная часть, что лучше было бы написать книгу о драматургии или театре Булгакова целиком. Но автор избрал именно эту точку обзора, именно эту линию булгаковской судьбы. Избрал потому, что отсюда искусство Булгакова просматривается насквозь и настежь. Избрал потому, что роман с Художественным театром был романом булгаковской жизни, его счастьем, мукой, источником вдохновения, неутихающей болью. В стенах театра в Камергерском переулке в октябре 1926 года родилась пьеса «Дни Турбиных», премьера которой переломила судьбу молодого писателя, дала ему настоящее понятие о том, какой резонатор получает слово, когда театр имеет мужество говорить не только с залом, но со своей страной, со своим народом. Мимо этих стен в проезде Художественного театра в марте 1940 года его повезли на Ново-Девичье, и люди театра вышли на улицу, чтобы проститься с создателем «Турбиных».
Павел Марков ввел понятие «автор театра». Он разумел под этим драматурга, который не просто пишет и поставляет в театр очередную пьесу, но и строит свой театр, отвечает за его судьбу, становится одним из его создателей и сотворцов. Считая Чехова и Горького первыми в ряду таких авторов, сразу же вслед за ними Марков называл М. Булгакова.
Автор театра – не почетное звание, а труднейшая писательская работа, если хотите – миссия. «Наивно думать, – пишет П. Марков, – что положение автора театра предсказывает, так сказать, тихую, обоюдно гармоническую, безмятежную жизнь. Чехов давно исторически и справедливо признан автором МХАТ, а жизнь его в театре проходила трепетно, бурно: Чехов многого не принимал в спектаклях Художественного театра, и Художественный театр огорчался, они порою взаимно обижались друг на друга, но стремились проникнуть в существо творчества каждого. Шла настоящая, живая, творческая жизнь. Такая же настоящая, живая жизнь была и у Булгакова в Художественном театре» *.
Именно об этом и хотелось написать книгу. О том, как рождается автор театра, как театр становится для него жизнью, в какой тугой узел эта живая жизнь закручивается. Сам Булгаков в «Записках покойника» сумел подняться над обидами и непониманием и увидеть свои
отношения с Художественным театром с той широтой и свободой, когда «театральный роман» становится зеркалом историческим. Пусть его книга послужит для нас примером.
Автор выражает сердечную признательность А. И. Степановой, М. И. Прудкину, С. И. Юткевичу, К. Л. Рудницкому, И. Н. Соловьевой. И. Н. Виноградской, В. Я. Виленкину, А. В. Караганову, А. Д. Салынскому, Г. С. Файману, Л. М. Фарберу, Р. Д. Тименчику, Т. К. Шах-Азизовой, чьи советы и замечания были очень ценными. Автор также выражает признательность сотрудникам Музея МХАТ, библиографического кабинета ВТО и Государственного музея театрального, музыкального и киноискусства УССР за помощь в работе.
Автор посвящает свою книгу светлой памяти Елены Сергеевны Булгаковой, Павла Александровича Маркова и Константина Михайловича Симонова, стоявших у истоков работы и многое сделавших для того, чтобы она состоялась.
11
„Этот мир мой!"
Киевский «карнавал»
«Написанное нельзя уничтожить»
«Доисторические времена»
Правая и левая рука пианиста
«Странные сближения»
Киевский «карнавал»
Искусство Булгакова насквозь автобиографично. Это обстоятельство, особенно в первые годы возвращения мастера в литературу, приводило порой к неожиданным и странным смещениям. Опираясь на «Театральный роман», приходили, скажем, к выводу, что пьесу «Белая гвардия» принес в Художественный театр совершеннейший новичок, который никогда не пробовал себя на поприще драматургии, а «все величайшие тайны» сцены угадал и открыл каким-то волшебным образом. Помните знаменитое признание Максудова? «Раздавив в азарте блюдечко, я страстно старался убедить Бомбардова в том, что я, лишь только увидел коня, сразу понял и сцену, и все величайшие тайны. Что, значит, давным-давно, еще, быть может, в детстве, а может быть, и не родившись, я уже мечтал, я смутно тосковал о ней! И вот пришел!
– Я новый, – кричал я, – я новый! Я неизбежный, я пришел!»
Несмотря на соблазнительную стройность и красоту такого лирического толкования, приходится от него отказаться под напором многочисленных фактов, давно установленных исследователями. Автор «Белой гвардии», в отличие от автора «Черного снега», пришел
12
в Художественный театр, имея за душой серьезнейший жизненный, литературный и театральный опыт. В своих решающих чертах он был порожден годами революции и гражданской войны. Но понимание театра, чувство театра, сценическая кровь, как скажет Булгаков позднее, формировались, конечно, раньше, в детстве и юности, в тех культурных генах, которые шли от семьи, дома, традиций (еще «не родившись»).
Как человек начинает играть в «волшебную коробочку»?
Когда начинают сниться театральные сны, в которых оживают канувшие в небытие люди и властно требуют воплощения?
Как формируется драматург?
В книге о Мольере Булгаков, отвечая на сходные вопросы, дает сжатый и вдохновенный очерк парижской театральной жизни, которая готовит великого комедиографа. Портрет объемный: образы двух обойщиков, мальчика и деда, заболевших «неизлечимой никогда страстью к театру», спроецированы на образ торгующего Парижа, который «тучнел, хорошел и лез во все стороны». Балаганы, рынок, фарсеры с набеленными лицами, вертясь, как в карусели, проплывают в глазах юного Жана-Батиста. Будущий автор «Тартюфа» окунается как бы в разные театральные воды. Отмечен придворный королевский театр с премьером Бельрозом, «разукрашенным, как индийский петух, слащавым и нежным»; упомянут трагик Мондори, потрясавший громовым голосом в Театре на Болоте. Однако самые впечатляющие строки отданы ярмарочному балаганному театру, расположившемуся на Рынке и у Нового Моста:
«Греми, Новый Мост!
Я слышу, как в твоем шуме рождается от отца-шарлатана и матери-актрисы французская комедия, она пронзительно кричит, и грубое ее лицо обсыпано мукой!»
Булгаков не оставил нам ни одной строки, в которой запечатлелся бы театр его собственной юности. Но нет никакого сомнения в том, что именно тогда, в Киеве, было завязано и воспитано то особое «шестое чувство» сцены, которое обнаруживается на самых глубинных предрациональных уровнях восприятия театра. Лирический герой «Записок покойника» киевлянин Максудов ощущает, «как дышит холодом и своим запахом сцена».
