Лилия Касмасова - Инферняня (СИ)

А Селия оставляла Мосика так и всего на полчаса, только чтобы сбегать, к примеру, в парикмахерскую. И попробуйте заявить, что оплата берется все равно за полный час. На вас хоть раз в жизни рычали вампиры?

— Понимаете, — сказал Гермес Олимпус, — у меня за последнее время накопилось столько работы, — он улыбнулся. — Я не мог отлучится от малыша ни на минуту.

— Понимаю.

Какой заботливый папаша! Что за прелесть!

— И поэтому, раз уж я вас нашел, то хотел бы быстрее разобрать все завалы корреспонденции. Могу я оставить с вами Петера на сутки?

У меня, видимо, округлились глаза, потому что в его взгляде мелькнуло беспокойство. Ну, челюсть‑то моя уж точно отвисла.

— Разумеется, я заплачу вперед, — спешно проговорил он и добавил: — За целые сутки.

24 тысячи долларов! 24 тысячи зеленых — зеленых долларов! Погодите…

— То есть, на двадцать четыре часа? — пропищала я не своим голосом. Ну вдруг в божественных сутках часов другое количество? Например, всего четверть часа?

— Разумеется.

Гермес ушел. Коляска осталась. И бумажный сверток с хрустящими новенькими купюрами — вот он, лежит себе тихонечко и скромно на старом стуле в прихожей.

Лежит тихонечко?! Мосик, как же ты там? Я бросилась в спальню. Мосик сидел на кровати, навострив уши.

— Мосик, — сказала я наставительно, — подслушивать нехорошо.

Ладно, хоть рассказать он никому не может, потому что еще не умеет разговаривать.

— Бу! — сказал Мосик. Да, вот это и было самое длинное слово в его лексиконе. Означало оно разное. Вот сейчас что‑то типа «Отстань со своими дурацкими нравоучениями!»

Я подошла, вытащила его из кроватки и понесла в гостиную. Усадила там на диван, потом принесла из холодильника бутылку с томатным соком и мною же самой криво приклеенной бумажкой с надписью «Кровь первого сорта» и вручила облизывающемуся младенцу. Он стал жадно пить, а я вышла в прихожую.

Ну — с, будем знакомиться. Новичок хитро смотрел на меня. Я откинула расшитое покрывало и взяла малыша на руки.

— Я — Алисия, твоя няня… Так, где же инструкция, которую оставил твой папа, — я извлекла завалившуюся за матрасик свернутую рулоном бумагу.

Пошла в гостиную, устроилась в кресле, посадив малыша себе на колени, и развернула рулон. Там было всего три строчки:

«Кормить только из его бутылочки, когда проголодается — обычно каждые три — четыре часа. (Глиняная бутыль размером с настольную лампу лежала в корзине под коляской. Ну, это же на сутки. И может, боги много едят?) Гулять раз в день, и только с коляской, не выходить на воздух в темное время суток. (Гулять раз в день! Звучит так, будто он мне его на неделю оставляет. Бедный. Так заканителился с малышом, что не смог написать просто: погулять). Не давать журналы и не включать телевизор. (Сутки без телевизора я могу вытерпеть, так уж и быть. И журналы нельзя? Какие, он думает, журналы у меня водятся и какие каналы я смотрю, что запрещает их смотреть ребенку? У меня даже кабельного нет!)».

— Ы — ы-ы, — раздался обиженный рев Мосика.

Что случилось?!

Бутылка из его ручек исчезла и была в ручках малыша — полубога. Я мигом забрала ее. Вот оно, исполнение желаний! Ничего себе! А если он звезду с неба пожелает, или… чтобы его нос превратился в помидор — и как его возвращать в таком виде? Нет, это невозможно. У малышей мало фантазии и еще меньше желаний: им бы только поспать, поесть и поиграть с какой‑нибудь бренчащей дребеденью.

Я вернула сок Мосику, он хлюпнул носом и снова впился в соску бутылки. А полубогу сказала:

— Нельзя отбирать у других детей бутылки.

Полубожок улыбнулся. Да он же наверное, просто проголодался. Бедный ребенок, это у него такой способ просить еду. Говорить он не может, а плакать, наверное, богам не положено. Вот и приходится воровать!

Я посадила Петера на кресло и побежала в прихожую. Как же я ему дам эту бутыль, он ее и в руках не удержит! Да и я, наверное, не подниму! Я вцепилась в толстые глиняные ручки, обнаружившиеся по бокам бутыли, поднапрягшись, дернула ее вверх… и улетела в угол к двери вместе с бутылью в руках, которая ничегошеньки не весила!

Поднявшись и крепко обнимая одной рукой невесомый кувшин, другой я потерла ушибленное место. Какое место? Да какая разница. На которое приземлилась.

Узкое горло кувшина венчала глиняная пробка. Я выдернула ее, заглянула внутрь — но, конечно, ничего не увидела. Понюхала — аромат был приятный, молоко с медом.

Малыш — полубог сидел спокойно, привалившись к мягкой спинке кресла и Мосика больше не обижал, вместо этого он крутил головой и рассматривал обстановку в комнате. Как‑то жадно рассматривал. Не успела я с бутылью подойти к нему, как у него в ручках оказалось что‑то маленькое и блестящее, потом мелькнула еще одна такая же штучка и вот в ладошках его уже… целая горка разноцветных лампочек от моей новогодней гирлянды! — и они из ладошек начинают сыпаться на кресло и на пол.

Не подумайте, что сегодня 24 декабря, или хотя бы 20! Щас октябрь. И я не из тех фанатиков празднования Рождества, которые в июле покупают украшения для елки (ну разве что набреду на распродажу, тут уж всякий не упустит шанс), в августе пишут рождественские открытки, а в сентябре выставляют на зеленый газон деревянного оленя. Просто битый час ты развешиваешь десятиметровую гирлянду по всему залу, цепляя ее за настенные часы и гардины, и не будешь же снимать ее на следующий день после Нового года? В январе все как‑то некогда, в феврале ты про нее забываешь, а в мае думаешь — да сколько там осталось‑то до Рождества, глупо собирать ее, чтобы совсем скоро снова, как альпинист, ползать по стенам и вбивать крючки.

Я опустила бутыль на пол, пробку сунула в карман, кинулась к Петеру и аккуратно стала выбирать из его ладошек стеклянные лампочки — куда же их? Вытащила из‑под стола коробку с туфлями, и стала сбрасывать туда лампочки. Не мог он заграбастать ее целиком, с проводами! Оглянулась — ну конечно, не мог! Гирлянда висела на месте, только лампочки были аккуратно прорежены через одну. Одно желание исполняется, одно — нет. А он, видать. захотел получить вон те цветные блестящие штуковины. Я собрала все фонарики и закрыла крышку.

— Это не игрушки, — погрозила я пальцем полубожку.

Он огорченно надул губки. Я пнула коробку обратно под стол.

Мосик полз по дивану на четвереньках, кувыркнулся с краю, и, как ни в чем не бывало, продолжил ползти дальше — по полу. Вот чем мне нравятся эти милые дети — монстрики. Обычный ребенок на его месте бы разорался, а этому хоть бы хны. (Да не роняла я детей с диванов! И не оставляла без присмотра! Вы что думаете, я няня или кто? Ну, может, в самом начале моей блестящей карьеры… В общем, не знала я тогда, что годовалый ребенок может быть таким шустрым и пока я бегу открывать дверь его мамаше, начать заниматься прыжками вниз. Хотите знать, не уволила ли она меня? А вы как думаете?? Заходит она к няне, я ее отпрыск орет как резаный. Я бы тоже больше его мне не оставила).