– -----------
2 Речь идет о таких деятелях науки, как ученый в области социальной психологии Майкл Аргайл, избравший предметом своего исследования счастье, и антрополог Лайонел Тайгер, автор трудов об оптимизме и удовольствии (читает курс «Антропология игр и развлечений»).
Питер Марш, с которым мы вместе возглавляем Исследовательский центр социологических проблем (ИЦСП), как и я, разочарован и обеспокоен тем, что социология держит курс на однобокую ориентацию, поэтому мы решили сосредоточиться на изучении позитивных аспектов социального взаимодействия*.
– ----------
* Социальное взаимодействие — система взаимообусловленных социальных действий, при которой действия индивида являются одновременно причиной и следствием ответных действий других социальных субъектов; существует между индивидами или социальными группами.
Эта новая цель освободила нас от необходимости посещать опасные пабы, и мы стали проводить время в их безопасных аналогах (тем более что последние гораздо легче найти, поскольку в большинстве пивных баров царит атмосфера дружелюбия и благополучия). Вместо того чтобы расспрашивать работающих в магазинах охранников и детективов о ворах и вандалах, мы теперь наблюдали, как делают покупки рядовые законопослушные граждане. В ночные клубы мы стали ходить, чтобы изучать формы флирта, а не смотреть на драки. Заметив, как необычайно приветливы и обходительны в общении друг с другом зрители на ипподромах, я немедленно приступила к выявлению факторов (на этот проект ушло три года), обуславливающих хорошее поведение любителей скачек. Мы также проводили исследования на темы праздников, общения в киберпространстве, летних каникул, смущения, корпоративного гостеприимства, водителей автобусов, рискованных поступков, «Лондонского марафона»*, секса, общения по мобильным телефонам и взаимосвязи между чаепитием и желанием что-то смастерить своими руками (последнее касается таких животрепещущих для общества вопросов, как «сколько чашек чая должен выпить среднестатистический англичанин, чтобы у него возникло желание сколотить полку?»).
– -----------
* «Лондонский марафон» — массовый субсидируемый марафон, устраивается с 1981 г. ежегодно в благотворительных целях на улицах Лондона; дистанция бега 26 миль (42 км) соответствует дистанции марафонского бега на Олимпийских играх.
Последние двенадцать лет я примерно в равной степени посвящала свое время изучению проблемных аспектов английского общества и его более привлекательных, позитивных элементов (а также проводила сравнительный анализ показателей различных культур в других частях света) и, пожалуй, могу смело утверждать, что к работе над данной книгой я приступила, имея определенное преимущество — относительно широкое представление о природе общества в целом.
Моя семья и другие лабораторные крысы
Статус «аборигена» несколько облегчает мне исполнение роли участника в задаче участия-наблюдения, но в таком случае на что можно рассчитывать в отношении второй составляющей — наблюдения? Удастся ли мне должным образом абстрагироваться и оценивать родную культуру с позиции объективного ученого?
Этот вопрос беспокоил меня недолго, так как друзья, родные, коллеги, издатели, агенты и многие другие постоянно напоминали мне, что я, в конце концов, более десяти лет скрупулезно анализировала поведение своих земляков — причем с бесстрастностью, указывали они, ученого в белом халате, пинцетом перебирающего клетки в чашке Петри. Родные также добавляли, что мой отец — Робин Фокс, гораздо более выдающийся антрополог, чем я, — готовил меня для этой роли с пеленок. Если большинство детей дни младенчества проводят в коляске или в кроватке, глядя в потолок или на подвешенные игрушки, то меня привязывали в вертикальном положении в индейской люльке*, которую ставили в удобных для наблюдения местах, так чтобы я могла обозревать весь дом и изучать типичные формы поведения семьи английского ученого.
– ---------
* Индейская люлька — закрепляется на доске, часто расписана узорами, распространена у многих племен, главным образом.
Отец также был для меня образцом научной беспристрастности. Когда мама сообщила ему, что беременна мной, их первым ребенком, он тут же стал просить разрешение принести в дом маленького шимпанзе и в качестве эксперимента воспитывать нас вместе — чтобы сравнить, как развиваются обезьяна и человек. Мама категорически отвергла его идею и много лет спустя пересказала мне тот случай — как пример эксцентричного и нерадивого отношения отца к своим родительским обязанностям. Я не уловила морали ее рассказа и воскликнула: «А что, прекрасная идея. Наверно, это было бы здорово!» На что мама, уже не в первый раз, заявила: «Ты такая же, как твой чертов папочка». И я опять неверно истолковала ее слова, сочтя их за комплимент.
ПОВЕРЬ МНЕ, ВЕДЬ Я — АНТРОПОЛОГ
К тому времени, как мы покинули Англию и мне пришлось получать беспорядочное образование в разных школах Америки, Ирландии и Франции, отец уже мужественно справился с разочарованием относительно несостоявшегося эксперимента с шимпанзе и принялся учить меня этнографии. Мне было всего пять лет, но он великодушно смотрел сквозь пальцы на этот маленький недостаток. Пусть я в росте уступала остальным его студентам, но это не помешало мне усваивать каноны этнографической исследовательской методологии. Одним из важнейших был, как я узнала, принцип поиска правил. Когда мы начинали внедряться в какую-то незнакомую культурную среду, я должна была выявлять закономерности и сообразующиеся с ними модели поведения местных жителей и на их основе пытаться установить скрытые правила — обычаи или совокупность понятий, обуславливающие эти модели поведения.
В конечном итоге эта охота за правилами превращается в почти неосознанный процесс — в рефлекс или, как говорят некоторые многострадальные коллеги, в патологическую одержимость. Например, два года назад мой жених Генри повез меня в гости к друзьям, проживающим в Польше. Поскольку мы ехали на английской машине, я, пассажирка, как он считал, должна была предупреждать его, когда можно идти на обгон. Не прошло и двадцати минут после того, как мы пересекли польскую границу, а я уже начала говорить: «Да, давай, можно», — даже когда по дороге с двухрядным движением нам навстречу двигались автомобили.
Пару раз поспешно нажав на тормоза, Генри засомневался в моей способности верно оценивать ситуацию на дороге. «Ты что делаешь? Какое, к черту, «можно»?! Не видела, что ли, тот большой грузовик?» «Видела, — ответила я, — но ведь здесь, в Польше, правила другие. По всей вероятности, существует негласная договоренность при необходимости использовать дорогу с двумя полосами движения как трехрядную. Поэтому, если бы ты пошел на обгон, водители едущей впереди машины и той, что движется навстречу, прижались бы к краю дороги, уступая тебе место».
