Дверь, как и следовало ожидать, была закрыта. Она была тяжелая, массивная, и дверная ручка располагалась высоко, слишком высоко для Книгочея, чтобы дотянуться до нее с пола. Друид толкнул створку, но с таким же успехом он мог попытаться сдвинуть с места каменную стену. Тогда он поднял голову и понял, что ручка, похоже, была сконструирована так, что ее следовало было повернуть вниз, и тогда дверь, может быть, и открылась бы. «Если только она не заперта на замок», – мрачно подумал Книгочей, который в полутьме никак не мог разглядеть, есть ли на двери замочная скважина. Он вытянул руку вверх, насколько мог, и кончиками пальцев нащупал прохладный металл. Тогда он рванулся вверх и в последний миг судорожно ухватился за ручку. Она медленно, словно бы нехотя, опустилась, и дверь отворилась внутрь, потащив друида за собой. Петли были хорошо смазаны, дверь открылась бесшумно, и Патрик, придя в себя, решился осторожно выглянуть наружу.
Перед ним тянулся темный коридор, длинный, весь из камня, словно это был высокий замок или, напротив, подземелье. Кое-где, потрескивая, горели свечи, но перед глазами друида по-прежнему все плыло, и он решил идти наобум. Ноги его уже кое-как, но держали, и Книгочей, спотыкаясь и шатаясь, медленно побрел по логову зорзов. «Иди!» – поддержал его голос, который теперь опять зазвучал громче, но, похоже, только у него в голове. Книгочей с досадой мысленно отмахнулся от него.
– Теперь я уже и сам знаю… – вслух пробормотал друид, морщась от головной боли и мысли о Снегире, которая начинала тревожить его все сильнее. То, что голос, зовущий его, принадлежал явно не Казимиру, Книгочей понял сразу. Он шел наобум, не видя себя и не чувствуя холодного камня под ногами. Но силы вновь начали его покидать, и, сделав еще несколько нетвердых шагов, друид мешком свалился на пол. Тут же раздались звуки шагов, железный лязг оружия, и из-за поворота коридора навстречу лежащему Книгочею вынырнул вооруженный отряд – человек десять светловолосых северян в остроконечных шлемах, с мечами и луками. Они направились к нему, и когда до стражи оставалась всего лишь несколько шагов, Книгочей мысленно попрощался с жизнью и закрыл глаза.
В комнате за дубовой дверью, которую только что покинул Патрик, было тихо. Сюда не проникал ни один звук из коридора, в ней не было никаких окон, кроме небольшого отверстия наверху, достаточного для того, чтобы из него проливался слабый свет. Но его только с большим преувеличением можно было бы назвать светом, и к тому же окно было, увы, слишком маленьким, чтобы из него, к примеру, мог выбраться человек. Куча тряпья в углу комнаты пошевелилась, из нее раздался тихий стон. Затем она заколыхалась, покачнулась и постепенно превратилась в человека довольно-таки плотного телосложения, туго связанного по рукам и ногам. Послышалось тяжелое дыхание, затем урчащие, чмокающие звуки, словно некое жвачное животное дорвалось-таки до любимой кормежки; потом человек замычал, застонал и с силой выплюнул скомканную замусоленную тряпку, которую кто-то щедро запихал ему в рот. Дернувшись несколько раз и тихо чертыхнувшись, связанный на минуту затих, после чего принялся на удивление ловко совершать всем своим дородным телом волнообразные движения, в результате которых он все ближе и ближе подбирался к лежащему слева от него неподвижному телу другого человека. Наконец связанный достиг своей цели и привалился к лежащему боком.
– Патрик… – послышался его свистящий шепот, после чего толстяк судорожно закашлялся и принялся вновь отплевываться от мелких кусков кляпа, застрявших во рту. – Патрик, очнись, это я, Казимир…
Тело его друга, однако, сохраняло свою неподвижность, и тогда Казимир уперся лежащему в плечо головой, пропахав носом по каменной крошке испещренного трещинами пола. Затем, отфыркиваясь, он с огромным усилием перевернул тело, работая своей крепкой головой как рычагом. В сумраке перед ним проступили резкие черты лица человека: тонкий удлиненный нос, бледные губы, закрытые глаза. Черные смоляные волосы лежащего ниспадали до плеч. Дернувшись из стороны в сторону несколько раз, Казимир вновь подобрался к телу своего друга, с минуту таращился на губы лежащего, едва не касаясь их, однако дыхания не почувствовал и сам приник губами ко лбу того, кого он только что называл Патриком. Лоб его не был совсем уж ледяным, какое-то тепло в теле лежащего еще таилось, но его явно было недостаточно, в этом слишком хорошо разбирался Казимир Снегирь, зеленый друид, знакомый со смертью накоротке. Тепла уже не было достаточно, чтобы жить Патрику Книгочею, и в сердце Снегиря, застывшего над телом друга, медленно, змеей, вползал могильный холод смерти. Посидев немного, прислушиваясь к собственному горю, Снегирь опустил голову и закрыл глаза, опустившись на пол рядом с телом Книгочея. Теперь он остался один против зорзов. Один в плену. Но зато он, наверное, мог еще мстить.
Маленькая избушка на берегу тихого, Домашнего, как окрестил его Март, озера была срублена на совесть, со знанием дела. Вода была совсем рядом, и в кустах возле дома лежала замшелая лодка-плоскодонка, на дне которой источала сомнительные болотные ароматы просочившаяся водица. Окна избушки густо заросли вьюнками и диким виноградом, а в довольно-таки сносной и крепкой крыше темнело отверстие для дымохода. Вот только двери в доме почему-то были сняты – обе створки валялись в траве рядом с дверным проемом, возле покосившихся ступенек.
Внутри избушка, несмотря на свой порядком запущенный вид, была довольно уютная; было только непонятно, когда ее покинули хозяева: повсюду, кроме маленькой кухоньки, лежал густой слой пыли. Зато в подполе, люк которого Эгле нашла сразу, словно это был ее собственный дом, друиды обнаружили настоящее изобилие съестных припасов. Тщательно увязанные мешки с крупой, бочонок с медом, соль, какая-то сероватая мука неопределенного происхождения и еще кое-какие продукты, которые могут долго не портиться и не плесневеть, – все это давало друидам возможность в первые дни не умереть с голоду на острове, который покуда представлялся Яну необитаемым. Впрочем, Травник предположил, что на остров могли иногда заходить рыбаки, а в охотницких и рыбацких обычаях всегда было оставлять небольшой запас еды и кресало для огня в тайниках на лесных заимках или в старых избушках, невесть когда и кем срубленных. Их было немало на диких северных островах. Нашлись в подполе и несколько связок длинных свечей, правда, порядком изломанных, но вполне годных. Так что так или иначе, а у Яна, порядком приунывшего после безрезультатных блужданий по комариным лесам и обветренным скалам, стало немного спокойнее на душе, появилось чувство уверенности, чего нельзя было сказать об Эгле и Збышеке. Но если девушка, поворчав немного для виду о том, что теперь придется наводить порядок в этом запущенном хлеву, сразу принялась хлопотать по хозяйству, прибираться и приводить избушку в порядок, тихо напевая какой-то грустный мотивчик, то Март молча уселся за стол и принялся мрачно ковырять ногтем струганные доски. Они и без того были порядком изрезаны многочисленными зарубками и испещрены царапинами – видать, уже сиживали за этим столом постояльцы, из тех, что вечно пребывают не в духе. Травник, не обращая внимания на Марта, который уже напоминала мрачную черную тучу, сосредоточенно обследовал избу, каждый ее уголок, только еще стены не простучал. Наконец Эгле довольно невежливо согнала Марта с колченогой табуретки, вручила ему помятое ведро, которое она отыскала в подполе, и отправила за водой. Тот подчинился, но по угрюмому взгляду, которым Збышек одарил девушку, Коростель понял: неприятного разговора не миновать. Причиной его было давешнее решение Травника остаться на острове, которое и привело их в эту избушку. Ян сокрушенно вздохнул и принялся помогать Эгле хозяйничать на кухне, однако вскоре едва не схватил оплеуху, увернулся от шлепка мокрой тряпкой и под гневные требования не путаться под ногами выскочил из избы как ошпаренный. Смущенный и обуреваемый уязвленной гордостью бывшего домоседа, Ян неспешно побрел к озеру, благо оно было рядом и от него за версту веяло покоем и тишиной лесной воды.
