Дождь за открытым окном шумел и заливал пол, перехлестывая через подоконник, промозглая сырость забиралась под тонкое одеяло, изгоняя последние остатки тепла. Но Шу больше не чувствовала ни холода, ни влажности… ничего. Осталась только пустота. И хриплым шепотом произнесенное имя — Тигренок. Прекрасный сон, полный тепла и солнца. Тигренок. Жаркие поцелуи и жадные нежные руки. Запах разогретой ярким летним полуднем травы. Короткий, сладкий сон, оставивший после себя перетянутую струну боли и тоски.
— Тигренок!
С фальшивым треском струна лопнула, расколов на мелкие кусочки то, что когда-то было чем-то живым. Может быть, даже бьющимся и трепещущим. Тысячи крохотных ледяных осколков. И пустота.
По бледным щекам катились слезы, хрупкие плечи вздрагивали от рыданий.
Со вчерашнего вечера Баль не находила себе места. Даже объятия любимого Эрке не приносили успокоения. Это выражение глаз… демоны, что с ней творится? Как будто её приговорили к смертной казни через сожжение, не позже завтрашнего дня.
Эльфийке было стыдно. Пусть Шу и поступает неправильно, пусть все в ней, Балусте, и протестует при взгляде на ошейник Тигренка, но все же бросить её совсем одну… глупая детская обида. Словно пятилетняя девчонка, не поделившая с подружкой новую куклу. Как будто этот ошейник — самая большая гадость, которую только могла сделать принцесса. Чушь. Да пускай хоть ещё десяток рабов умучает до смерти, она же не перестанет от этого быть её лучшей подругой, почти младшей сестренкой. И не разговаривать с Шу целую неделю — слишком суровое испытание.
— Баль, любимая, что тебя грызет? — Ласково перебирая рыжие непослушные прядки, Эрке целовал напряженно наморщенный носик. — Белочка?
— Тебе вчера не показалось, что с Шу что-то не так?
— С ней давно уже что-то не так, родная. Неужели тебе надоело на неё дуться?
— Я не дулась.
— Угу, только губы надула и сопела. — Он прижался губами к ямочке в основании шеи и посопел тепло и смешно, как ёжик.
— Неправда, я не сопела.
— Но собралась, наконец, помириться?
— Ну, мне кажется, зря я так…
— Зря приревновала?
— Приревновала? Ерунда.
— Да ну? А кто позавчера фыркал и пыхтел, что Её Высочеству вполне достаточно общества всяких подозрительных менестрелей, а у одной вредной рыжей белочки и других дел полно, чем встревать, куда не просят?
— Какой ты злопамятный, это же надо!
— Я не злопамятный. Что ты, родная. Отомщу и забуду.
— Светлый, тоже мне.
— Само совершенство.
Под шутливую перепалку Светлый не забывал и о собственных интересах, подбираясь все ближе к стратегически важным местам, и тихой сапой производя оккупацию территорий.
— Да. Совершенство.
Территории явно не были против, ластясь к настойчивым рукам захватчика.
На некоторое время Её Высочество оказалась не то чтобы позабыта совершенно, но уж точно отодвинута подальше и на попозже. Ровно до того момента, как довольная мурлычущая Баль все же покинула не менее довольного Светлого и взялась за расческу.
— Я все же схожу к ней. Сейчас.
— Хорошая мысль. Что-то мне подсказывает, что самое время.
Оба одновременно вскинули головы, словно прислушиваясь.
— Что с ней такое?
Баль побледнела. Как бы Шу не защищала свою башню от нежелательного внимания посторонних, они оба почувствовали звонкий хлопок лопнувшей струны и затопившую её волну отчаяния и боли.
— Иди скорей, Белочка.
Едва накинув утреннее платье, Балуста унеслась из комнаты.
Её Высочество расчесывала волосы. Идеально прямая спина, плавные неторопливые движения рук. Бледное застывшее лицо, бледные сжатые в ниточку губы, серые, словно выцветшие, глаза. Холодный мокрый ветер, гуляющий по комнате, выстуживающий каждый уголок до температуры полярного льда. Принцесса, только что закрывшая глаза мертвому отцу, выглядела гораздо более живой и теплой, чем сейчас. Баль на миг показалось даже, что перед ней свежеподнятый зомби. Если бы не пронизывающая насквозь боль, которой пропиталось все, вплоть до ледяного ветра из окна. И не отсутствие в покоях Шу того, кто стал уже привычной, почти обязательной деталью пейзажа.
— Где он?
— Ушел.
Шу не пошевелилась, застывший взгляд не оторвался от бессмысленного созерцания отражения в зеркале.
— В смысле, ушел? Сам?
— Сам.
— Но…
Повисло молчание. Баль оглядывала комнату, словно пытаясь найти подтверждение словам принцессы. Сам? С её магическим ошейником? Не смешите.
Пресловутый ошейник обнаружился на туалетном столике Её Высочества. Разомкнутый и погасший, такой же безжизненный, как и она сама.
— Ты хочешь сказать, что отпустила его?
— Нет. Он просто ушел.
— Но ты же сняла с него ошейник?
— Нет. Он сам его снял.
— Не может быть. Эта вещь не из тех, что можно снять просто так.
— Разумеется. И никто, кроме него самого, не смог бы, Баль. Даже я. Наверное.
— И он об этом знал?
— Может быть. Скорее всего.
— Боги. Как все странно… Шу! Очнись!
— Не надо кричать. Я все прекрасно слышу.
— Да?
Её Высочество в стопятьдесятшестой раз провела расческой по волосам. Цуаньский болванчик обзавидовался бы такому совершенному повторения одного и того же движения.
— И что ты собираешься делать?
— Завтракать. Или обедать.
— Где он, ты хоть знаешь?
— Нет. И знать не хочу.
— Я не понимаю, Шу.
— Разве?
— Ты так просто возьмешь и отпустишь его?
— Именно. Так просто.
— Нет. Не может быть.
— Почему?
— Ты же сама говорила… ты же любишь его?
— И что? Он сам так решил.
— Да, но…
— Я не буду его возвращать, Баль. Он имеет право сам выбирать, где и с кем ему оставаться. И просить его я тоже не собираюсь.
— Но хоть поговорить с ним… или вы вчера?
— Нет.
— Я тебя не понимаю, Шу. То ты вцепляешься в него, то отпускаешь, даже не поговорив.
— И не надо. Я сама не понимаю, но не могу иначе. Я пыталась вчера, честное слово, пыталась… и не смогла сказать ни слова.
— И что теперь, Шу?
— Что… жизнь продолжается. Вот Зак скоро женится, и Кей тоже… все в порядке.
— Да. Ты себе все волосы повыдергать собралась, или оставишь немного?
— А?
— Расческу положи, говорю.
— А, да. Расческа.
— Ну-ка, иди сюда.
— Зачем?
— Надо. Или ты и Его Величество перепугать решила?
— Никого я не пугала.
— Да-да. Все уже привыкли, что Ваше Высочество чрезвычайно смахивает с виду на привидение.
