— Надо же! А вы лучше?! — скептически скривился Кирилл, с насмешкой взглянув на юношу.
Юноша ничуть не обиделся, продолжая пристально и молча смотреть на Кирилла, с улыбкой, едва тронувшей его губы. И Кирилл вдруг почувствовал себя чужим, тяжесть поднялась неясной тенью, смазав краски, словно бы закрывая от него часть этого мира. Мир стал размытым, точно сотканный из полуденного марева. Отчего-то заболела голова, но не боль разливалась не внутри его, а снаружи, как будто ее вливали тоненькой струйкой, и она смешивалась в его теле с его информационным полем.
Юноша снова улыбнулся, утвердительно кивнул головой.
— Мы имеем душу — и немногие откажутся от нее! А вы даже не знаете, что душа — это ближний, который носит частицу вашей плоти и защищает ваше пространство со спины. Да, у нас нет многого, о чем ты подумал, но есть многое, чего нет у вас. Всюду на земле я найду друзей, кров и пищу, а ты привязан к одному месту и закрыт — ты чужой! Мы живем в согласии с миром, вы выживаете, боясь даже собственной тени. Мы пьем живую воду, а ваши источники отравлены ядом. Неужели ты думаешь, что все, о чем ты подумал, ждет тебя в Раю? — насмешливо полюбопытствовал юноша. — Там нет ни железных коней, ни железных птиц, ни рук, которыми мог бы что-то взять, ни ног, на которые мог бы встать. Там только мысль, а ваши мысли таковы, что вы станете ужасом для себя самих.
— Это у вас ужасы, у меня никаких ужасов нет! — хмуро, насупясь, с вызовом ответил Кирилл. — Это вы тут, занимаетесь черте чем! Чистой воды паранойя, сопровождающаяся бредятиной… В уме можно найти все что угодно, это доказано, седьмая вода на киселе, и все что бабушка надвое сказала. У нас шизофрению лечат медикаментозно.
— Черте что не поднимается плотью, и не причиняет боль, — на этот раз Мецаах слегка приподнял бровь, проявляя оживление. — Фантазии — вода, а демон — соль. Соленый человек не растет и не меняется, а когда с него нечего взять, начинает гнить. Мертвая голова не помнит ничего, кроме демонов. Если человек не умеет противостоять им, могут одержать над человеком — и тогда он становится как раб, как вол, как ведомый слепой и глухой ишак. Кстати, — он с интересом взглянул на Кирилла. Он смеялся, Кирилл это почувствовал как дыхание биополе, но лицо его осталось беспристрастным. — А почему «седьмая», и почему «надвое»?
— Мы в космос поднялись, а это уже о чем-то говорит! — с превосходством бросил Кирилл, невольно задаваясь тем же вопросом и не найдя никакого логического объяснения. Ну, седьмая, ну, надвое, откуда ему знать?! Но падать лицом в грязь перед самоуверенным жрецом не хотелось — и он пропустил вопрос мимо ушей. — Вам до нас далеко!
— Я рад за вас… Но мы продвинулись дальше. Мы знаем, на чем он стоит, как стоит, и что бывает, если уподобиться демону, — юноша лишь сочувствующе усмехнулся, повернувшись спиной, через полуприкрытые веки рассматривая горизонт. — Когда твой брат предаст тебя, ты поймешь, о чем я, — тихо сказал он.
— И ничего не предаст! — сердце Кирилла облилось кровью.
Вот она — тяжесть! Боль и обида поднялись из сердца и захлестнули, обжигая и сдавливая грудь. Слова Мецааха ранили глубоко, словно бы приблизив что-то неотвратимое и страшное, о чем он знал, но не мог вспомнить — и даже боялся подумать, угадывая лишь шестым чувством. Кирилл сверлил Мецааха взглядом, а юноша оставался спокоен, задумчиво поглаживая посох, и не отрывая взгляда от того, что он видел где-то там.
— Я пророк, я вижу! — с пренебрежительной усмешкой сказал он чуть громче и настойчивей. — Не далее, чем неделю назад, твой брат обобрал вас до нитки и не оставил себе ничего.
— Нет! — в бессильной ярости, не осознавая, словно рассмотрел врага, Кирилл сделал шаг вперед, сжимая кулаки — и остановился. Юноша уже стоял к нему лицом, приготовившись отразить нападение, снова поставив между собой и им посох. Кирилл крепко зажмурился, стараясь проснуться, словно хотел вырваться из небытия. Где-то там, во тьме, было что-то такое, о чем сказал юный жрец. — Нет! — повторил Кирилл уже не так уверенно и со страхом.
— Я могу смотреть в будущее, и так далеко в космос, куда вы никогда не сможете. И ты… — он расслабился. — Ты тоже мог бы! Закон — Истина! А слова пустое. Их исторгает и демон, и Бог, и человек. Слова, как вода, приходят и уходят. Живые слова открывают закон мироздания, поднимая человека до Бога. Мертвые — ведут в погибель и вторят мертвым, поднимаясь из тьмы, где нет сознания и обитель демонов, и срываются с уст очевидной глупостью. Люди помнят, как наказал их Господь, когда они поставили себя выше Бога, презрев все, чему Он учил. Камни падали с неба, поднялась вода и настал холод по всей земле, и не было места, чтобы укрыться. Вы ищете следы потопа и не находите. И не найдете. Потоп — отверстая земля, когда смерть выжигает все живое до соляных озер, и люди сыплются пеплом. И не было на земле человека, который бы спасся. Мы дети тех, кто был далеко и все это видел… Он сам пишет книгу…
Голос Мецааха долетал глухо, словно издалека, проходя волной через все тело — и почему-то перестал принадлежать юноше, проскрипев старушечьим голосом где-то совсем рядом, над ухом:
— КНИГУ-ТО, КНИГУ БЕРЕГИ!!! Пусть будет Слово к тебе, в котором Истина!!!
— Какую книгу?! — запоздалое любопытство заставило перебороть себя, но мир Мецааха тонул во мгле. Не ясно, но он вспомнил, откуда у него тяжесть. Стараясь вернуться в свой сон из небытия, раздирая черную завесу, которая скрыла Мецааха, он шагнул вперед.
Но ни людей, ни юноши он не увидел…
Кирилл с трудом передвигал ноги, спина горела от ударов, губа распухла, глаза заплыли, так что он едва мог видеть. Перебитое колено почти не разгибалось.
Было холодно — под ногами, засасывая и налипая на ступни, хлюпала жидкая глина, скользкая, как мыло. Небо покрывали свинцовые тучи, промозглая слякоть поднималась колючим белым туманом, заполняя низины небольшой извилистой реки, вдоль которой вилась натоптанная и изрезанная ободами колес дорога, срезая по пойменным лугам. Мелко моросил дождь с крупинками снега. Не все деревья сбросили красные и желтые листья. Покрытые инеем, поникшие листья быстро бурели. Зима пришла рано и внезапно. Или то был тот самый первый снег, после которого зимы оставалось ждать еще месяц.
Рядом, нестрогой колонной по трое и по пятеро, на ширину дороги, кучкуясь, шли такие же связанные по рукам люди в рваной одежде, едва прикрывающей изможденные тела. Много, много людей, избитые, изможденные, измученные дорогой, и кто-то тащил его вперед, поддерживая сбоку и сзади. И старики, и женщины, и совсем дети, но больше крепкие мужчины и молодые парни. Колонна растянулась на пару сотен метров впереди и позади, многие, как и он, шли босиком, изранив ноги в кровь. С обеих сторон их сопровождали хорошо одетые вооруженные люди с мечами и на конях, без устали работая плетками, подгоняя людей картавыми криками и бранью.
