Большую часть времени. Ибо даже чистая вера переменчива. И однажды вечером, лежа в жарком клубке объятий с женщиной-кроутом, пресыщенный, делясь теплом тела, укрываясь от морозного воздуха снаружи, он вдруг произнес краткую недозволенную фразу; «Может, когда-нибудь мы выберемся отсюда». Женщина пробормотала что-то и изогнулась, ища руками местечко потеплее, и через несколько минут Нокс забыл о мысли, вызвавшей к жизни эти слова.
Но над ними, в тенях, раскинувшихся между потолком и стеной шатра, что-то ожило мимолетным отблеском. Ничто, даже не чернота, — тень, призрак еще не рожденной души. Оно тоже служило магам, хотя не имело разума, чтобы сомневаться, и сердца, чтобы обсуждать. Существо вынырнуло из реальности и вернулось к своим хозяевам. Слова для тени ничего не значили, но маги услышали их и сохранили до будущих времен.
Баюкая кровоточащую руку, Нокс вошел на окраину гавани. Обледеневшая дорога была посыпана вулканической пылью, чтобы не поскальзываться. Жители сбрасывали снег с крыш, сбивали сосульки с окон. В дверных проемах тяжелыми пологами висели шкуры. Весь лес для построек в Дана’Ман привозили из других мест, и вместе с материалами прибывали рабы, сооружавшие здания. Они дюжинами кишели на улицах. Нокс не обращал на них внимания, как на коз или чаек. Они были недостойны даже его презрения. Люди — да; но, кроме этого, между ними и их хозяевами не осталось ничего общего. Маги использовали какие-то тайные субстанции, подавлявшие мысли и чувства рабов. Нокс, иногда встречая их взгляды, не видел в них и следа разума. Инстинкт держал их подальше от кроутов, а чтобы воины и невольники общались друг с другом — о том никто никогда не слышал.
Нокс отошел в сторону, пропуская несколько вьючных животных — бывших рабов, еще больше измененных химикалиями магов. Понадобилось много времени и межпородного скрещивания, и уже через два или три поколения маги выводили больших сильных зверей из слабых рабов человеческого размера. Эти существа потеряли пол, облик и последние остатки достоинства и гордости, часто дремлющие глубоко внутри душ невольников. Их кожа часто растягивалась и трескалась от ускоренного роста, и там, где проходили эти вьючные животные, на дорогах виднелись следы крови.
Нокс посмотрел, как эти четверо храпели под изматывающей ношей, волоча сани с едой от гавани к баракам на холме. Перевозкой руководил кроут: развалившись на ящиках, он курил и равнодушным взглядом высматривал что-то поверх голов животных. Когда сани проезжали мимо, погонщик глянул вниз, заметил кровоточащую руку Нокса и отвернулся. «Не мое дело», — говорил он всем своим видом, и великану оставалось только согласиться.
Нокс пошел дальше. Чем ближе была гавань, тем суматошнее становилось вокруг. Единственным смыслом существования кроутов был поход на войну — прославленное Великое Возвращение, о котором всегда говорили маги, появляясь из своего убежища. Возвращение в Норилу, месть людям, превратившим их в изгнанников еще до того, как магия покинула человечество. Всего этого поколения кроутов ждали уже долго. Почти век прошел с тех пор, как маги высадились на Дана’Мане, — так говорили, а значит, такова была истина. Но война не стала ближе, и когда будет отдан последний приказ готовиться и выступать — никто не знал. Некоторые говорили — никогда. Они шептали в темных тавернах и домах, что волшебники лишились своей магии. У них остались загадочные вещества и беспредельная ярость, но без волшебства они бессильны против земель, изгнавших их. Другие болтали, что маги постарели. Но большинство говоривших подобные вещи редко могли произнести их вновь. Наказание было тихим, но быстрым.
У Нокса внезапно закружилась голова, и он привалился плечом к стене, собираясь с силами. Он посмотрел под куртку и увидел, как свежая кровь блестит в слабых лучах солнца. «Может, я себя уже убил? — подумал великан и мрачно улыбнулся. — В конце концов, это тоже выход».
В двадцать лет Нокс попал в свой первый рейд. Отряд, где кроме Нокса было еще тридцать кроутов, взял береговой баркас и отправился на восток. Воины три дня увертывались от айсбергов, водоворотов и гигантских ледяных китов, пока не достигли дальней оконечности Дана’Мана. Здесь они устроили привал на ночь, прежде чем отправиться дальше в море. Маленькое судно не было предназначено для волнений и штормов открытого океана, и Ноксу не раз казалось, что вот-вот они перевернутся. Он очень хорошо понимал, что упасть в эту воду — верная смерть или от невыносимого холода, или от тварей, живущих под покровом волн. Иногда воины замечали их — белые видения, парящие в сумеречном свете, — и, хотя кроуты не боялись смерти, страх перед этими тварями они чувствовали. «Страх помогает жить», — сказала как-то Эйнджел на собрании. Именно он спас Нокса и его товарищей в тот день. Их уже почти засосало в водную толщу, когда они взялись за весла. Гребли день и ночь, пока к следующему утру не достигли цели.
Затем, после многих дней без сна, замерзшие, голодные и слабые, воины пошли в бой.
Племя, с которым они сражались, не отличалось воинственностью. Возможно, когда-то, много лет назад, оно было сильнее и организованнее, но век непрерывных нападений кроутов сделал свое дело. Противник опустился, стал примитивным и жалким. Некоторые люди убежали, но многие остались, так как, кроме острова, не знали больше ничего. И хотя племя смирилось с постоянным грабежом, отдельные люди решили сражаться. Они использовали камни и заостренные кости китов, зажигательные бомбы из плавательных пузырей и кулаки. Для начала кроуты поиграли с ними, дав почувствовать, что победа возможна. Целый день продолжались беготня, прятки и драки, пока воинам магов это не надоело. Да и усталость брала свое. Они ворвались в укрепления островитян, вырезали всех сопротивлявшихся и забрали все, что можно было украсть.
Кроуты вернулись на Дана’Ман с трюмом, набитым едой, специями и саженцами для ферм на склонах вулкана. На корабле везли пленников, среди которых было несколько женщин: ими по очереди пользовались все члены команды.
— Должно быть что-то большее, чем это, — прошептал Нокс сам себе той ночью. Не вина и не стыд — пустота, казалось, наполняла его, пока он лежал на палубе и смотрел на небо, переполненное звездами, замершее в предвкушении снега. Воин не понимал этого чувства, а потому отнес его на счет усталости после боя. Но жажда иного не отступала — и, вероятно, тогда он особенно ярко увидел отблеск возможностей своей несбывшейся жизни.
— Должно быть…
Засыпая, Нокс видел зеленые поля.
А кроут, лежавший рядом, запомнил его слова, почувствовал их мятежность и решил доложить начальству.
