И коль скоро живот королевы Бланки выдавал то, что она всеми силами пыталась сгладить в последние несколько недель — что она женщина, что она слаба и одинока, — лицом она выдать себя не имела права. И когда масленые глазки Моклерка встречались с ее глазами, она не отвечала ни на его сочувственную улыбку, ни на его лживоподобострастные кивки, но лишь холодно и презрительно отворачивалась, чтобы посмотреть на своего сына — хотя Господу ведомо, как больно ей было смотреть на него. Луи сильно похудел за последние недели, исполненные потрясений и тягот: сперва внезапное известие о тяжком недуге отца, спешный путь к нему в Овернь — и известие о его смерти, полученное посреди дороги; мрачное возвращение в Париж, овеянное безрадостными и тревожными думами; а потом похороны в Сен-Дени, куда менее пышные и многолюдные, чем те, которыми провожали свекра Бланки, Филиппа Августа. Луи помнил эти похороны, которых от нынешнего дня отделяли всего три года, и Бланка знала, что он, пусть еще и не в силах понять различия между тем, как умер его дед, и тем, как не стало отца, все же в состоянии почувствовать эту разницу. Потом был путь в Реймс по размытым ливнями, тряским дорогам; на полпути у них сломалась карета, и в Суассон они въехали в какой-то повозке, будто торговцы. Половина свиты была простужена, а другая половина жаловалась на спешную и несвоевременную коронацию, которую не удалось ни подготовить толком, ни обставить как следует. Не успели даже разослать приглашения, поэтому большая часть сеньоров и прелатов попросту не явилась в Реймс ко времени. Внука Филиппа Августа короновали на царствование в полупустом, непротопленном, почти не украшенном соборе в присутствии жалкого десятка вельмож, в числе которых был лишь один пэр Франции и трое епископов. Все это походило на нелепый спектакль, поставленный бездарной труппой, но никак не на восшествие на престол нового владыки величайшего европейского королевства.
Они именно этого и добивались. «О да, именно этого», — думала Бланка Кастильская, сжигая взглядом Пьера Моклерка, смиренно крестившегося и шевелившего губами в десяти локтях от нее. О чем вы молитесь, мессир? О том, чтобы я как можно быстрей сошла в могилу следом за моим супругом? Это случится не так скоро, как вам бы хотелось.
— Мадам, может, вы все же ляжете в постель? — в сотый раз за эту бесконечную ночь спросила дю Плесси. Бланка отвернулась от окна, чувствуя, как холод с улицы пробирает ее пылающее тело, и ступила к креслу, стоявшему на возвышении между столом и кроватью.
— Помоги мне сесть.
Она держалась всю церемонию, но, когда вернулась в дом архиепископа, прогнала всех прочь и осталась наконец одна — дю Плесси не в счет, — рухнула в это самое кресло, задыхаясь и перебирая отекшими ногами, поддерживая обеими руками тяжело вздымающийся живот. Дю Плесси ринулась было в прихожую за де Молье, но Бланка успела ее остановить. Ей понадобилось не менее получаса, чтобы немного успокоиться. Ребенок толкался в ее чреве, будто злясь на мать за то, что она ни себя, ни его не щадила. Но она не могла иначе. У нее был еще один сын, о котором ей следовало позаботиться.
Немного отдохнув, она велела открыть окно. Бедняжка дю Плесси… Всплески жалости Бланки к своей самой доверенной даме были столь же внезапны и проходили так же быстро, как и вспышки ее ненависти к Моклерку. И то и другое она, к счастью, умела усмирять.
— Сядьте тоже, Жанна. Возьмите книгу. Читайте мне.
— Что читать, мадам?
— Да все равно! Возьмите Библию.
Она сидела, сжимая подлокотники, и тревожно хмурилась, пока дю Плесси выбирала отрывок. Поняв, что та не собирается читать ни про Давида, ни про Иосию, Бланка вздохнула с облегчением и позволила мыслям унести ее прочь.
Итак, не важно, что этому предшествовало, не важно, чего ей это стоило, — ее сын нынче коронован. Если у Филиппа Строптивого, брата ее почившего супруга, а ныне ставленника Пьера Моклерка, и было намерение оспорить право Луи на престол, то он упустил свой шанс. Иная на ее месте расслабилась бы полностью, но не Бланка. То, как вел себя Моклерк на коронации, то, что он вообще явился, причем одним из первых, будто преданнейший вассал короны, слишком явно говорило само за себя. Он что-то замышлял, но что именно — Бланка покамест не представляла. Слишком велик был у него выбор — у него, могущественнейшего из сеньоров, приходившихся теперь вассалами ее сыну. Ах, Луи, отчего ты еще так юн… Будь ты хотя бы на пять лет постарше, они бы не посмели оспаривать твое право. Впрочем, быть может, они и теперь не посмеют. Беременной женщине, одинокой матери, королеве без короля хотелось бы верить в это… Но Бланка была прежде и больше всего не женщина, не мать и не королева. Она была кастильянка. Тибо Шампанский мог бы рассказать Моклерку, что это означает.
Она вдруг заметила, что дю Плесси слишком часто запинается и путает слова. Бедняжка давно клевала носом, отчаянно подавляя зевоту. Бланка все время забывала, что бессонница, неизменная спутница всех ее беременностей, вовсе не столь заразна, как лихорадка, унесшая ее мужа.
— Вы сейчас свалитесь на пол, — сказала она, и дю Плесси резко выпрямила спину. — Идите умойтесь, вас это взбодрит. Вы нужны мне сегодня, Жанна, — добавила Бланка довольно сухо, не желая, чтобы это звучало как просьба или оправдание.
— О, конечно, мадам, — сказала Плесси и встала, явно радуясь возможности хоть на минутку отлучиться, исчезнув из поля зрения своей несносной госпожи. Бланка чуть заметно улыбнулась и запахнула мантию на животе. Шум дождя за окном немного унялся, небо стало светлеть. Ненастье уходило вместе с ночью, и на Реймс опускалось утро — первое утро нового короля.
Жанна не возвращалась, хотя Бланка слышала, как она плещется в тазике для умывания в гардеробной за дверью.
В доме архиепископа Реймского, предоставленном на время коронации двору, стены были тонкие и трухлявые, гобелены едва прикрывали щели, расползавшиеся от пола до потолка. Бланка слегка поежилась — преследовавшая ее духота сменилась ознобом, — сонно моргнула и вдруг подумала с удивлением, что, возможно, могла бы и задремать. Когда вернется Жанна, она велит ей закрыть окно и…
— Мадам…
Дю Плесси снова была чем-то напугана. Все, кто любили Бланку Кастильскую — видит Бог, таковых было не особенно много, — то и дело проявляли страх в последнее время, будто не зная, до какой степени это ее раздражает.
— Ну, что теперь? — спросила она, изо всех сил пытаясь сдержать недовольство в голосе.
— Там… мессир Моклерк, мадам. Спрашивает, почиваете ли вы, а ежели нет, то не соблаговолите ли его принять.
