Только торжество будет через два дня, а дяди Лимбы…
* * *
Зажимая в потном кулаке два медяка, выданные матерью на прописанное доктором лекарство, Найз несся, распугивая нерасторопных прохожих по обжигающему булыжнику мостовой, по улицам, выцветшим под белым декабрьским солнцем, мимо сливавшихся в одну слепую ленту белесых домов — к захудалой лавке аптекаря за Ласточкиным мостом, на другой конец города.
Конечно, были лавки и ближе, и новее, и аккуратнее, но не было лавки дешевле — так сказал доктор, и это знали все обитатели Рэйтады и окраин. Если снадобья были вам не по карману в этой аптеке, они были вам не по карману вообще.
Тщательно отштукатуренные строения незаметно сменились желтыми, сложенными из песчаника, да так и оставленными, открытые лавки — заброшенными, жилые дома — покинутыми. Широкие улицы сначала похудели до переулков, потом рассыпались проездами и проходными дворами и тупиками…
Ласточкина Горка.
А вот, наконец, и она — заветная лавка с покосившейся выцветшей вывеской, изображающей косоглазого аптекаря с огромной бутылью без опознавательных знаков в одной руке, и со скальпелем, а, может, и с волшебной палочкой — в другой.
— Мне… это… лекарство… вот… тут написано… — задыхаясь и кашляя уличной пылью, прохрипел он с самого порога румяному толстяку за стойкой, больше похожему на кабатчика, чем на фармацевта, и шлепнул на покрытую лаком поверхность кусок пергамента с непонятными словами на древнем языке. — На жабьем камне… и обязательно со слезой аксолотля… Доктор Синни так сказал…
— Доктор Синни? — аптекарь оторвался от созерцания пламени спиртовки и рассеянно глянул поверх очков на маленького оборванца. — Доктор Синни — так доктор Синни… Подождешь — через час будет готово.
Найз облегченно перевел дыхание, губы, сведенные в тонкую напряженную линию, расслабились и дрогнули в слабом подобии улыбки.
— Подожду, обязательно.
— Вот и славненько, — кивнул аптекарь, повернулся было к полкам, уставленным всеми видами пробирок, реторт, бутылей, бутылок, бутылочек, бутыльков и прочих колб самых причудливых и пугающих очертаний и размеров, но, вдруг вспомнив что-то, снова обернулся на клиента и как бы невзначай поинтересовался:
— А деньги-то у тебя есть?
— Да, конечно! — довольно отозвался Найз, протянул руку и разжал немытый кулак, с гордостью демонстрируя толстяку обе монеты.
Аптекарь недоуменно нахмурился, перевел взгляд с медяков на их подателя, потом обратно, потом еще раз на мальчика, и медленно и четко, словно говорил с тугодумом, произнес:
— Я имею в виду деньги. Деньги, понимаешь? Такое зелье на одном только жабьем камне стоит две серебряных монеты. Два тигра, понимаешь? А со слезой аксолотля — пять. А у тебя — всего две башни. Это мало. Понимаешь? Пять тигров надо, мальчик. Пять. Тигров.
— С…сколько?.. — перехватило горло мальчишки. — С…сколько?..
— Пять серебряных монет, бестолковый, — уже гораздо более сурово повторил толстяк. — Что тут непонятного? Пять. Или две, если нет пяти. А если у тебя и двух не имеется, ступай домой и не мешай мне работать.
— Но… но пожалуйста!.. Дядя Лимба!.. Он умирает!..
— Очень жаль, — пожал плечами аптекарь. — Но кроме жабьего камня и слезы аксолотля в эту микстуру входит еще семнадцать компонентов, которые я перечислять тебе не стану, потому что ты все равно не поймешь и не запомнишь… Так вот, обрати внимание: их мне бесплатно никто не дает, мальчик, и если я буду всем за два медяка продавать снадобья, которые мне самому стоили…
Плоско звякнув коровьим колокольчиком под притолокой, дверь аптеки закрылась за Найзом.
Не разбирая дороги, Найз брел по раскаленной зноем полупустынной улице сквозь редких прохожих и дрожащее марево, поднимавшееся от готового расплавиться и закипеть булыжника.
Пять тигров — это очень много. Пять тигров — это целое состояние. Даже два тигра — это громадные деньги. А пять тигров…
Столько не заработать.
Столько не выпросить.
Столько не украсть.
Обжигающая волна стыда, словно кипятком, плеснула ему в лицо, и он сбился с шага, споткнулся и остановился.
Фалько никогда бы не стал ни попрошайничать, ни воровать!
И тут же другая мысль заставила его упрямо сжать губы и кулаки.
Фалько никогда бы не позволил умереть своему другу из-за того, что у него не было каких-то дурацких пяти тигров.
Значит, надо попробовать заработать.
* * *
К четырем часам вечера, когда стало понемногу темнеть, к активу Найза прибавилось десять мозолей, шесть заноз, пять синяков, два ожога и четыре медяка. Сколько еще оставалось хотя бы до двух тигров — думать отчаянно не хотелось: головная боль была хоть и всего одна, но зато огромная, пульсирующая и отупляющая. День тяжелой работы с непокрытой головой под палящим солнцем не прошел даром.
Едва переступая ногами, натертыми и обожженными о горячие, как свежеиспеченные кирпичи, булыжники, Найз доплелся до знакомой аптеки.
Хозяин оторвался от созерцания пламени горелки и устремил на вошедшего сладкий подобострастный взгляд, при виде мальчика моментально сменившийся разочарованием и неприязнью.
— Деньги принес? — чтобы покончить с назойливым клиентом, сразу выпалил он.
— Да… То есть, у меня только шесть башен… Но я хочу сказать, что я заработаю и принесу потом, честное слово, принесу! Я буду искать работу каждый день, с утра до ночи, я ведь сегодня нашел, я доски разгружал, и картошку в кабаке чистил, я распла…
— Пошел вон!!! — свирепо рявкнул толстяк, грохнув кулаками по стойке, и мальчик от неожиданности подпрыгнул и прикусил язык. — Ты своей рваниной и грязью мне всех покупателей распугиваешь! Убирайся, и без денег больше не показывайся! Я нищим не подаю!
Ах, так! Нищим! Вот как!..
Фалько бы сейчас выволок этого зарвавшегося хама из-за стойки и проучил его так, что тот до конца жизни обращался бы к последнему попрошайке только на «вы» и снимал при этом шляпу!
Найз же лишь молча развернулся, вышел в вечернюю липкую жару, утомленно опустился на обжигающие ступеньки крыльца и уронил голову на колени. Идти куда-либо у него больше не было ни сил, ни желания. Если за целый день каторжной работы можно было получить только четыре башни и ни медяком больше, с этим ничего не смог бы поделать даже сам Фалько…
* * *
— Эй, малый! — донесся нетерпеливый оклик откуда-то свыше.
Найз сконфуженно поднял голову, ожидая увидеть то ли небесных посланников Святого Радетеля, то ли великана, но вместо этого перед его глазами предстал роскошно одетый по чужеземной моде дворянин лет тридцати с замысловато подстриженной черной бородкой, короткими щегольскими усиками и холодными голубыми глазами. Восседал он с видом небожителя на тонконогом гнедом жеребце с короткой лоснящейся шерстью. Затерявшись в невеселых размышлениях, Найз, должно быть, не услышал стука копыт. Но и иностранец чувствовал себя в Ласточкиной Горке явно неуютно.
