Она оказалась в просторной и светлой комнате, жарко натопленной. У окна, в кресле с высокой спинкой, сидела женщина в черном платье и читала книгу.
Ефимия вначале удивилась: как эта женщина не боится в гостинице, да при незапертой двери, предаваться такому греховному занятию, как чтение. Потом пригляделась и поняла.
Женщина была чужеземкой, горянкой, из страны Айкастан. Айкастан, хоть и входил в состав Межгорского королевства, сохранил автономию, язык и древнюю веру. В Айкастане не было бичующей церкви, запрещающей мирянам учиться читать, писать, считать время и деньги. Межгорские миряне в последнее время все чаще нарушали установления церкви, что грозило им прилюдным бичеванием, но редко — вот так, в открытую, как это могла себе позволить горянка.
Ефимия пригляделась к женщине, соображая, как ей завязать разговор, чтобы ее не выставили слишком быстро.
Черное платье домотканой шерсти было простым, такое могла бы носить любая крестьянка, однако серебряные серьги с изумрудами крестьянке принадлежать никак не могли. Горянка была немолода, но все еще красива, темные волосы слегка тронула седина на висках и надо лбом, руки, державшие книгу, были изящной формы, но кожа на них покраснела и погрубела от долгих лет тяжелой работы.
Ефимия охватила все это единственным быстрым взглядом, и сделала вывод: рода благородного, но нищего, в Дан приехала на праздник — представить к королевскому двору сыновей, поскольку дочерей горские князья в Дан не возят.
Женщина, оторвавшись от книги, близоруко моргала. Ефимия подошла поближе.
— Я не знаю твоего языка, — сказала женщина на своем, горском, наречии. Как будто Ефимия могла ее понять — будь она простой нищенкой, или торговкой вразнос, забредшей в гостиницу с улицы. Но, хоть и с улицы, Ефимия знала горский язык.
— Зато я знаю твой, княгиня, — ответила Ефимия вкрадчиво. — Удели мне толику внимания и немного времени, и я расскажу, что тебя ждет впереди.
Княгиня отложила книгу на маленький столик у окна. Читать на горском Ефимия так и не выучилась, и потому не могла разобрать названия.
— Я знаю, что меня ждет, — сказала княгиня. — То же, что и всех — могила после долгого и не всегда праведного пути. Я подам тебе милостыню и так, не утруждайся пустыми россказнями. Хильда! — позвала княгиня, чуть обернувшись в сторону. Там была еще одна дверь, вначале не замеченная Ефимией.
— Я не прошу милостыни, и не возьму, даже если и подашь, княгиня, — сказала Ефимия, присаживаясь на стоявший у столика табурет. — Стаканчик вина, разве что, поднесешь старой женщине. Не хочешь знать свое будущее — узнай будущее своих детей…
В боковую дверь вошла пожилая женщина, почти старуха, в таком же домотканом платье, как княгиня, и с серебряными украшениями, но не горянка — круглолицая, синеглазая, она могла бы быть родной сестрой самой Ефимии. Однако говорила эта женщина на горском, как и княгиня.
— Это что такое? — воскликнула вновь прибывшая, — а ведь говорили, что нищих сюда не пускают!
Ефимия взглянула на пожилую женщину еще раз. Нет, не только внешность заставила Ефимию думать об этой женщине, как о сестре, но еще и нечто неуловимое, родственное. Женщина эта была колдуньей, хоть ее способности были неразвиты. Или же она сопротивлялась своему дару — Ефимия знавала и таких.
— Приветствую тебя, сестра по ремеслу, — сказала Ефимия. — Ты ведь колдунья, правда?
Женщина вздрогнула испуганно и перекрестилась. Из этих, сопротивляющихся, подумала Ефимия.
Перекрестилась и княгиня. Ефимия, чтобы не пугать их еще больше, перекрестилась тоже.
— Видит бог, я чиста, и никогда не занималась темным делом! — воскликнула женщина. — Хоть ты скажи, княгиня!
— Да, — сказала княгиня, — Хильда не колдунья. Она вдова князя, и мне родственница, хоть и не по крови. Но ты, странная женщина, кто ты такая? Откуда ты знаешь наш язык? И почему пришла ко мне, да еще и обвиняешь Хильду в непотребстве?
Ефимия захихикала.
— Ах, княгиня, сколько вопросов для женщины, столь нелюбопытной, что ей не интересно даже ее будущее! Я колдунья, конечно, и хоть ты обозвала мое дело непотребством, я тебя прощу на этот раз — за твое невежество. А язык я знаю, потому что был у меня возлюбленный из горской страны, в те годы, когда я была молода и красива — и он был красив и молод. Сдается мне, ты ему родственница, княгиня. Не твоего ли рода царь Давид, прозванный Изгнанником?
Тонкие губы княгини дрогнули, брови приподнялись.
— Ты пугаешь меня, женщина! — воскликнула она. — Мать царя Давида была из моего рода, но ты не могла его знать — триста лет тому, как он умер и обратился в прах!
— Ах, не триста, вовсе не триста, куда меньше! — снова хихикнула Ефимия. — Сказать двести пятьдесят будет точнее! Ах, какой был мужчина — и так рано угас, и даже искусство целительниц не могло ему помочь. Веришь ли, я до сих пор ношу цветы на его могилку, когда бываю в Новограде — он ведь там похоронен, знаешь ли!
Княгиня нахмурилась. Она, как видно, пришла к какому-то решению.
— Ты лжешь, — сказала она наконец. — Так долго ни один человек прожить не в силах. Ты откуда-то узнала обо мне, и о моем родстве с царем, и пришла сюда — только вот зачем?
— Попрошайничать, — обронила Хильда. Она осталась стоять посреди комнаты, и, сложив руки на груди, неодобрительно глядела на Ефимию.
— Ах, княгиня, не возводи напраслину на старую женщину, — вздохнула Ефимия, доставая из потайного кармашка, пришитого к изнанке рукава, колоду карт. — Ни у кого я ничего не спрашивала, и обязана сведениями только искусству — да еще своей хорошей памяти.
Как всякая уважающая себя колдунья, Ефимия знала все отрасли своего ремесла, и, как любая другая, в чем-то была талантливее прочих, а к чему-то не имела способностей вовсе. Самая старая и самая опытная из всех собравшихся на улице Колдуний женщин, Ефимия, однако, не могла похвастаться особыми талантами, способности у нее были не ахти. Гадальным искусством Ефимия владела средне, а к предсказаниям и вовсе не была способна. Но кое-что она все-таки умела. Наиболее развитой способностью Ефимии было видеть родственные связи, до десятого, пожалуй, колена. Этого не мог больше никто — и, насколько можно было верить преданиям, никогда.
Ефимия стала раскладывать карты по столу.
— Три сына у тебя, три молодых дубка, вот он — старший. И средний. И младший…
Называя старшинство сыновей княгини, Ефимия доставала из колоды королей — червового, трефового и бубнового, — и укладывала их в ряд.
Старшему выпали три карты пиковой масти, предвещавшие позднюю дорогу, слезы и скорую смерть.
